— Тот, кто здесь будет унижен, на том свете возвысится. Бог — это великая справедливость.
— Сомневаюсь, — отвечаю я. — Мне довелось знать одну женщину, которая десять лет болела раком, перенесла шесть сложнейших операций, непрерывно страдала, и, когда к тому же у нее умерло двое детей, она изверилась в Боге. Эта женщина перестала ходить в церковь, исповедоваться и причащаться и, согласно догматам церкви, умерла в состоянии смертного греха. По тем же догматам, она теперь вечно будет гореть в огне преисподней, которую создал Бог любви. Справедливо, да?
Бодендик некоторое время созерцает стакан.
— Это ваша мать? — наконец спрашивает он.
Я с удивлением смотрю на него.
— При чем тут моя мать?
— Но ведь вы говорили о своей матери, верно?
У меня перехватывает горло.
— Ну, а если бы даже и так?
Он некоторое время молчит.
— Иногда достаточно одного мгновения, чтобы примириться с Богом, — бережно и проникновенно отвечает он затем. — Одного мгновения перед смертью. Одной-единственной мысли. Эта мысль может быть даже не выражена словами.
— Несколько дней назад я сказал то же самое женщине, которая впала в отчаяние. Ну а если этой одной-единственной мысли все-таки не возникло?
Бодендик смотрит на меня.
— У церкви есть свои догматы, чтобы предупреждать и воспитывать. У Бога их нет. Бог — это любовь. Кто из нас может знать, каков будет Приговор Господень?
— Разве он судит?
— Мы это так называем. Но это любовь.
— Любовь, — с горечью возражаю я, — любовь, которая полна садизма. Любовь, которая терзает, обрушивает на человека всевозможные несчастья и пытается исправить жесточайшие несправедливости жизни обещанием химерического блаженства после смерти!
Бодендик улыбается.
— А вы не допускаете, что и до вас люди задавали себе те же вопросы?
— Да, бесчисленное множество людей — и поумнее меня.
— Я тоже так думаю, — добродушно соглашается Бодендик.
— Но это ничего не меняет, и я все-таки задаю их.
— Конечно, не меняет. — Бодендик наливает себе полный стакан. — Только ставьте их со всей серьезностью. Ведь сомнение — оборотная сторона веры.
Я смотрю на него. Вот он сидит передо мной, несокрушимая твердыня церкви, и ничто не может поколебать ее. А за его крупной головой притаилась ночь, тревожная ночь Изабеллы, эта ночь взволнована и стучит ветром в окна, она полна вопросов, которым нет ответа. Но у Бодендика на все есть ответы.