Взволнованный найденным решением, мастер вскарабкался на скалу, долго стоял на обрывистом утесе, глядел вдаль и ничего не видел, кроме воображенной скульптуры. Сколько ночей мучило его одно и то же видение! Теперь он поймал его, вызволит из камня. В память грядущим векам оставит скульптуру о времени жестоком, отшумевшем сечами и пирами, когда жизнь человеческая была только в воле богов и плену суеверий. Он улыбнулся. Над морем, что раскинулось по всему окоему, вдруг вспыхнули глаза Олы, надвинулись черно, обволокли. И в этой черноте заметались желтые искры. Мастер покачнулся, сел на землю. Далекая вода под скалой притягивала к себе. Кружилась голова, слабыми стали руки, мелкая трясь мельтешила пальцами. Он опрокинулся на спину и так лежал долго. Головокружение прошло, и небо вновь стало голубым и высоким.
Под утесом носились чайки, взмывали и, высмотрев добычу, отчаянно срывались вниз, раскалывая синюю стеклину дремотного моря. Они проносились над мастером, косили любопытным глазом, потом в плавном падении уходили за скалу, оставляя на воде крылатый росчерк. Сонным кружением опустилось белое перо, и тотчас вода взбурлила, мелькнул радужный хвост рыбины, и перо исчезло, но тут же всплыло и закачалось на мелких круговых волнах. Было в этом мире крикливо, радостно и ясно.
С потоком беженцев из Манны сын толмача Азгур достиг Каспийского побережья и кружным путем, где на повозке, где на гребных барках, где пристав к каравану, пробрался через земли синдов к берегу Боспора Киммерийского. Оборванный, голодный, весь в синяках, лежал он на берегу пролива, зная, что там, за громадой воды, находится Таврида, а за ней родина отца.
Теперь, когда до цели осталось совсем немного, он не расслабился, не забылся, кто он и зачем послан в далекую Скифию. Дважды ловленный по дороге, проданный и вновь бежавший, он сохранил наконечник, спрятав его так, что даже опытные руки перекупщиков не нащупали то, за что Дарий озолотил бы всякого, только доставь ему тайное оружие скифов. А сколько платили на крикливых торжищах за молодого раба Азгура? Столько, сколько стоил баран. А он хранил наконечник в огромной ране на животе, примотав ее плотно тряпицей. Недобрый запах шел от раны, полученной от разбойников-караванщиков еще там, в песчаных дюнах Прикаспия. Ему брезговали подавать милостыню, били, признавая за прокаженного, и он брел пешком в стороне от других нищих, больше похожий на скелет, обвешанный чудовищным тряпьем. Он падал от голода, но всякий раз отрывал себя от земли и упрямо шел вперед, помня наказ отца, чутьем зверя угадывая нужные дороги.