– Да, мама, я принесла тебе мандаринов! – Она достала из сумки пакет с фруктами, положила его на тумбочку, один мандарин очистила и начала по дольке вкладывать в мамин рот. Мама ела робко, неуверенно, испуганно. Каждая долька казалась ей последней. Золотистый сок сбегал по губе на подбородок.
Она заботливо вытирала сок бумажной салфеткой и давала маме следующую дольку.
На какое-то время мамины глаза ожили, в них засветилось детское наивное удовольствие, но это продлилось недолго, удовольствие угасло, и вместе с ним угас интерес, губы сомкнулись.
Она выбросила недоеденную дольку, взялась за ручки, покатила кресло к двери палаты, для проформы спросив:
– Хочешь, мама, мы погуляем?
Но мама ничего не ответила, она смотрела куда-то внутрь себя. Или наоборот – куда-то далеко, так далеко, что никто, кроме нее самой, не мог этого видеть.
Она почувствовала необыкновенную нежность к этой измученной, но все еще красивой женщине.
Сколько она помнила себя, мама всегда была где-то далеко.
Нет, сначала она была близко, ближе всех.
Ее красивое, ласковое лицо, нежные руки заполняли и заменяли собой весь остальной мир. Собственно, мир состоял из двух неравных частей – мама и все остальное. Причем мама была гораздо больше и важнее всего остального.
Она помнила нежный мамин голос, нежный запах, запах молока и детства.
Потом – позже, когда она начала больше различать, больше понимать, чувствовать и слышать, – запомнилась песенка, которую перед сном пела ей мама: «Все ребята дома спят, у них много есть котят, а у нашего кота были красны ворота…»
Потом случилось то ужасное, о чем не хотелось ни говорить, ни думать. Она закрыла это в себе, как закрывают старый чердак с ненужными, бесполезными вещами, ненужными воспоминаниями, закрывают, чтобы больше туда не заглядывать…
Однажды мама пришла домой из магазина, и маленькая ее дочка испугалась, глядя на мать. Мама была не ее, в этих глазах, прежде таких спокойных и ласковых, не было больше любви, в них была тревога, тревога и страх. И руки ее не были больше мамиными мягкими и нежными руками, теперь они находились в непрерывном, бессмысленном движении, то взлетали вверх, как будто мама пыталась разговаривать с Богом, то бессильно повисали вдоль тела, то хватали что-то, вертели, катали, дергали нитки…
Она никогда не видела маму в таком состоянии, но это все же была ее мама, поэтому она подошла к ней, прижалась крепко. Мама приласкала ее машинально, безразлично, не сознавая, что делает, она ни на что не реагировала, ведя бесконечный разговор с кем-то, кто находился в глубине ее души.