Он наклоняет голову, произнося себе что-то под нос. Это похоже на молитву. Потом он делает шаг ко мне.
Сначала мне кажется, что это его тень на стене, но потом я все-таки оглядываюсь. На льду распускается роза, метра три в диаметре, нарисованная мелкими красными точками, разбрызганными по стене. Потом его ноги отрываются от земли, он раскидывает руки, поднимается в воздух на полметра, и его бросает на стену. Он застывает словно большое насекомое посреди цветка. Только тогда слышен звук — легкое шипение. В свете лежащего на земле фонаря возникает серое облако. Из облака появляется Лукас. Он не смотрит на меня. Он смотрит на Верлена. В руке он держит пневматический гарпун.
Верлен шевелится. Одной рукой он пытается нащупать что-то на спине. Где-то под лопаткой выходит тонкий черный стержень. Металл, должно быть, особым образом легированный, поскольку его прочности хватает, чтобы удержать тело в подвешенном состоянии. Дистанция была не более полутора метров, когда Лукас выстрелил. Острие вошло примерно в то же место, куда был нанесен удар Яккельсену.
Я выхожу из полосы света и прохожу мимо Лукаса.
Я иду навстречу поднимающемуся яркому белому солнцу. Когда я выхожу из туннеля, я вижу, что это горит укрепленная на штативе лампа. Они, должно быть, запустили генератор. Рядом с лампой Тёрк. Механик стоит по колено в воде. Я не сразу узнаю его. На нем большой желтый костюм с сапогами и шлемом. Я уже преодолела половину расстояния до них, когда Тёрк замечает меня. Он наклоняется. Из багажа он достает цилиндр размером со сложенный зонтик. Механик стоит ко мне спиной. Он в шлеме, поэтому не сможет услышать меня. Сняв компас, я бросаю его в воду. Он поднимает голову и видит меня. Потом начинает отодвигать стекло шлема в сторону. Тёрк возится с зонтиком. Выдвигает ствол.
— С-смилла.
Я продолжаю идти. За мной в трубе туннеля слышны гулкие шаги.
— Я нырну т-только один раз. Это нужно для завтрашней работы.
— Для нас с тобой не будет завтрашнего дня, — говорю я. — Спроси его, где Верлен.
Механик поворачивается к Тёрку. Смотрит на него и понимает.
— Мальчик, — говорю я, — почему?
Я спрашиваю из-за механика и чтобы потянуть время, а не потому, что мне самой нужен ответ. Я знаю, что случилось, так точно, как если бы я сама была с ними на крыше.
Я чувствую Тёрка, как будто он часть меня. Через него я ощущаю весь драматизм ситуации. Ему в его игре так много нужно учесть. Понять, может ли он обойтись без механика. Принять какое-то решение. И тем не менее его голос спокоен, почти печален.
— Он прыгнул.