Номер продолжается, должно быть, минут семь. Потом пленка кончается, и звуки резко обрываются.
В музыке была энергия. Неожиданный подъем после пережитого страха, сочельник, три часа ночи.
Я пела в церковном хоре в Кваанааке. Волхвов я представляла себе в снегоступах, едущими на собачьей упряжке по льду. С устремленным к звезде взором. Я знала, что они чувствуют внутри себя. Им было понятно Абсолютное Пространство. Они знали, что находятся на правильном пути. К энергетическому феномену. Вот чем был для меня младенец Иисус, когда я стояла, делая вид, что читаю ноты, которые на самом деле никогда не понимала, а просто все учила со слуха.
Так и сейчас, в «Белом сечении», когда прожито больше половины жизни. И наплевать, что мне самой так и не довелось родить ребенка. Я получаю наслаждение от моря и льда, не чувствуя себя постоянно обманутой Творцом. Новорожденный — это то, за чем следует идти, то, что следует искать, — северное сияние, столп энергии во Вселенной. А умерший ребенок — это жестокость.
Я встаю, спускаюсь вниз по лестнице и звоню в дверь.
Он выходит в пижаме. Нетвердо стоящий на ногах от сна.
— Питер, — говорю я. — Мне страшно. Но все-таки я пойду на это.
Он улыбается, наполовину проснувшийся, наполовину сонный.
— Я так и думал, — говорит он. — Я так и думал.
— Тридцать — библейское число, — говорит Эльза Любинг. — Иуда получил тридцать сребреников. Иисусу было тридцать лет, когда он крестился. В новом году исполнится тридцать лет, как в Криолитовом обществе был введен автоматизированный бухгалтерский учет.
Третий день Рождества. Мы сидим в тех же самых креслах. Тот же чайник стоит на столе, те же подставки под чашками. Тот же вызывающий головокружение вид из окна, тот же белый зимний свет. Можно подумать, что время стояло на месте. Как будто мы неподвижно просидели здесь всю прошлую неделю, а теперь кто-то нажал на кнопочку, и мы продолжаем с того места, где прервались. Если бы только не одно обстоятельство. Похоже, что она приняла какое-то решение. В ней чувствуется некая определенность.
Ее глаза глубоко запали, и она бледнее, чем в прошлый раз, как будто путь к этому решению стоил ей бессонных ночей.
Или все это мне только кажется. Возможно, она так выглядит, потому что встречала Рождество постом, бдением и повторением молитв по семьсот раз дважды в день.
— С одной стороны, эти тридцать лет изменили все. С другой стороны, все осталось по-прежнему. Директором тогда — в пятидесятых и в начале шестидесятых — был тайный советник Эбель. У него и у его жены было по сделанному на заказ «роллс-ройсу». Иногда один из автомобилей стоял перед входом, за рулем ждал шофер в ливрее. Тогда мы понимали, что или он, или его жена посещает завод. Их самих мы никогда не видели. У нее был личный салон-вагон, стоявший в Гамбурге, несколько раз в году его прицепляли к поезду, и они отправлялись на Ривьеру. Текущие вопросы управления решались финансовым директором, начальником отдела сбыта и главным инженером Оттесеном. Оттесен был всегда в лаборатории или на карьере в Саккаке. Его мы тоже никогда не видели. Начальник отдела сбыта всегда разъезжал. Иногда он появлялся, рассыпая вокруг себя улыбки, подарки и фривольные анекдоты. Я помню, что первый раз, вернувшись из Парижа после войны, он привез с собой шелковые чулки.