— А что? Я бы себя назвал Орлом, если бы была такая возможность, — говорит Сэм. — Игл Гуд. [1]Звучит устрашающе, да?
— Звучит как название сыра, — говорит Шестая, и мы все смеемся.
— О'кей. Э-э, Рэйчел? — говорит Сэм. — Бритни?
— Ужасно, — отзывается она.
— Ладно. Тогда Ребекка? Клэр? А, знаю. Беверли.
— Ты сумасшедший, — смеется Шестая. Она толкает Сэма в бедро, он притворно стонет и трет больное место. Он в ответ пару раз тычет костяшками пальцев в ее бицепс. Она изображает страшную боль.
— Ее зовут Марен Элизабет, — говорю я. — Марен Элизабет.
— Зря ты проговорился, — откликается Сэм. — Я уже собирался назвать Марен Элизабет.
— Ну, конечно, — замечает Шестая.
— Нет, точно собирался! Марен Элизабет звучит довольно круто. Хочешь, мы будем тебя так называть? А за Джоном останется номер, правильно я говорю, Четвертый?
Я почесываю голову Берни Косара. Не думаю, что я могу привыкнуть называть его Хедли, но я мог бы приучиться называть Шестую Марен Элизабет.
— Думаю, тебе нужно взять человеческое имя, — говорю я. — Если не Марен Элизабет, то какое-нибудь другое. Я имею в виду, оно пригодится хотя бы в присутствии посторонних.
Все замолкают. Я оборачиваюсь и достаю из Ларца бархатный чехол с солнечной системой Лориен. Я кладу шесть планет и солнце на ладонь и смотрю, как они зависают в воздухе и оживают. Когда планеты начинают кружить вокруг солнца, я обнаруживаю, что могу силой мысли приглушать их свечение. Я намеренно отвлекаюсь на них и на целых несколько секунд успешно забываю, что скоро могу увидеть Сару.
Шестая поворачивается, смотрит на тусклые планеты, парящие у моей груди, и наконец говорит:
— Не знаю. Мне нравится имя Шестая. Когда меня звали Марен Элизабет, я была другой. А Шестая мне подходит. Если кто-нибудь спросит, можно сказать, что это просто сокращение от другого имени.
Сэм оборачивается к ней:
— От какого? Шестидесятая?
* * *
Я ставлю на плиту чайник и семь кружек. Пока вода закипает, я выпуклой частью стальной ложки растираю в пыль три из тех таблеток, что украла у матери Гектора. Рядом стоит Элла и наблюдает — она всегда наблюдает, когда наступает моя очередь готовить сестрам вечерний чай.
— Что ты делаешь? — спрашивает она.
— Что-то такое, о чем, возможно, потом придется пожалеть, — говорю я. — Но я должна это сделать.
Элла расправляет на столе кусок скомканной бумаги и утыкает в него кончик карандаша. Тут же появляется замечательный рисунок тех семи кружек, которые я выстроила в ряд. Судя по тому, что я сумела у нее выудить, пара, с которой она встретилась в кабинете сестры Люсии, заявила, что «может дать много любви». Я не знала, как долго продолжалась встреча, но Элла говорит, что завтра они опять придут. Я знаю, что это значит, и разливаю по чашкам кипяток из чайника так медленно, как только могу, чтобы она подольше оставалась со мной.