Письмо — ерунда, оно было сожжено дотла, Василия Александровича больше встревожило другое. Он уже не первый раз подглядывал в своё хитрое стёклышко и прежде никого у себя за спиной не видел. Откуда взялся человек в котелке, вот что было интересно.
Как ни в чем не бывало, Рыбников двинулся дальше, посматривая на часы чаще прежнего. Однако сзади снова никого не было. Чёрные брови штабс-капитана тревожно изогнулись. Исчезновение любопытного господина озаботило его ещё больше, чем появление.
Зевая, Рыбников свернул в подворотню, откуда попал в безлюдный каменный двор. Кинул взгляд на окна (они были мёртвые, нежилые) и вдруг, перестав хромать, перебежал к забору, отделявшему двор от соседнего. Изгородь была высоченная, но Василий Александрович проявил сказочную пружинистость — подскочил чуть не на сажень, схватился руками за край и подтянулся. Ему ничего не стоило перемахнуть на ту сторону, но штабс-капитан ограничился тем, что заглянул через край.
Соседний двор оказался жилой — по расчерченному мелом асфальту прыгала на одной ноге тощая девчонка. Другая, поменьше, стояла рядом и смотрела.
Рыбников перелезать не стал. Спрыгнул вниз, отбежал обратно в подворотню, расстегнул ширинку и стал мочиться.
За этим интимным занятием его и застал человек в котелке и с тросточкой, рысцой вбежавший в подворотню.
Остановился, замер как вкопанный.
Василий Александрович засмущался.
— Пардон, приспичило, — сказал он, отряхиваясь и одновременно жестикулируя свободной рукой. — Свинство наше российское, мало общественных латрин. Вот в Японии, говорят, сортиры на каждом шагу. Оттого и не можем побить проклятых мартышек.
Лицо у торопливого господина было настороженное, но видя, что штабс-капитан улыбается, он тоже слегка раздвинул губы под густыми усами.
— Самурай — он ведь как воюет? — продолжал балагурить Рыбников, застегнув штаны и подходя ближе. — Наши солдатушки окоп доверху загадят, а самурай, косоглазая образина, рису натрескается — у него натурально запор. Этак неделю можно до ветру не ходить. Зато уж как с позиции в тыл сменится, дня два с толчка не слезает.
Очень довольный собственным остроумием, штабс-капитан зашёлся визгливым смехом и, словно приглашая собеседника разделить свою весёлость, легонько ткнул его пальцем в бок.
Усатый не засмеялся, а как-то странно икнул, схватился за левую половину груди и сел на землю.
— Мамочки, — сказал он неожиданно тонким голосом. И ещё раз, тихо. — Мамочки…
— Что с вами? — переполошился Рыбников, оглядываясь. — Сердце схватило? Ай-ай, беда! Я сейчас, я врача! Я мигом!