?) Крису все равно: стыдно моей маме за меня или нет. А моей маме за меня стыдно. О боже! Порой подозреваешь о чем-то таком, но — знать
наверняка… Мерзкое чувство вернулось, тяжестью отозвавшись внутри. Она сама виновата. Тащусь в спальню и бревном лежу в кровати, пока вновь не раздается телефонный звонок. Все равно что ждать поезда, когда опаздываешь на работу.
— Алло? — мямлю я в трубку.
— Ах ты, глупая девчонка, — говорит мой брат. Слова, вроде, мягкие, но тон буквально пышет злостью. — До сих пор не верится, что ты это сделала.
Поначалу голос у Тони тихий, но постепенно громкость усиливается. Его недовольство — весьма краткое, если исключить мат, — заключается в том, что я все усложнила. Что правда — то правда. Жизнь Тони проста как детские книжки. Я же превратила ее в «Войну и мир».
И дело тут вовсе не в морали и нравственности (кажется, я уже говорила, что я ужасно старомодная и консервативная, но только, пожалуйста, не надо равнять меня с Энн Уиддекомб[24]). Я лично никогда не считала чем-то возмутительным, что у Тони есть дочь от мимолетной связи, поскольку женщина, с которой эта связь случилась, ужасно обрадовалась ребенку (а бегство Тони наверняка даже стало для нее своеобразной наградой). По шкале безответственности ему можно смело ставить два балла, — просто есть кое-кто и похуже. Франни утверждает, что видела, как один парень оплодотворил — точнее, она видела результат оплодотворения этим парнем — пятерых женщин в течение года. Отцовство моего брата не является какой-то постыдной тайной, несмотря на то, что могут сказать наши хендонские соседи.
Однако оно действительно представляет собой обстоятельство, которое мой брат всегда предпочитал игнорировать, поскольку участие семьи в этом случае весьма и весьма нежелательно. Одна из причин, благодаря которым мой брат добивается успехов в жизни, как раз и заключается в его граничащем с шизофренией умении делить свою жизнь на изолированные друг от друга отсеки. В противном случае возникает слишком много препятствий.
— Тони, мне очень, очень жаль, что так получилось, — шепчу я.
— Да знаешь ли ты, твою мать, что это означает? — орет он мне в самое ухо.
Молча киваю. И хотя Тони вроде как потакает нашей маме в ее одержимости каждым его шагом, на деле он так ни разу и не позволил ей копнуть чуть глубже поверхности. Щедро раздавая информационные закуски («Мам, ты только никому не говори, но Такой-то-и-сякой-то отказался садиться в Лутонском аэропорту, потому что, по его мнению, Лутон — это не рок-н-ролл»… «Мам, жаль, что ты не видела, как эта группа, помнишь, те, которым мы отказали с контрактом, арендовала двухэтажный автобус без крыши, устроила из него концертную площадку и барабанила под окнами „Черной Луны“ до тех пор, пока их не выперла оттуда дорожная полиция»), самые вкусные факты Тони оставляет для себя. Истинный маркетолог. Будто и впрямь собирается честно сказать все, что думает. А мама лишь скребет по твердой скорлупе личной жизни своего сыночка, словно крот, пытающийся вырыть нору в гранитной породе.