– Это же, это же… убийство!
Ефимия испуганно откачнулась:
– Не глаголь так! Исусе, спаси мя!
Лопарев не унимался. Ругал Филаретовский толк и самого Филарета:
– Сам говорил, что от барской крепости бежал! А в какой крепости людей держит!
– Боже мой, боже мой! Пощадите, барин! Сыпок у меня! – взмолилась Ефимия.
– Потому тиран и топчет ногами всех, что каждый думает только о себе, – кипел Лопарев.
– Не так, барин! Не так! От веры, а не от тиранства. Люди-то верят старцу Филарету, что он таинство откроет, спасет от погибели.
– Какое же это спасение? Где? В чем? За шестипалого ребенка на огонь мать ведут!
– Ой, боже мой! Што я наделала? Зачем сказала?! – опомнилась Ефимия. – Знать, и мне гореть… Аль на тайный спрос поволокут.
Лопарев стиснул голову ладонями, примолк.
И опять в ночи раздался истошный вопль: «Ма-а-ату-у-шка-а-а!..» И эхо покатилось по лесу, отдалось по реке а тихо замерло.
Лопарев поднялся, намереваясь пойти на тайное моленье общины, чтоб защитить Акулину с младенцем.
Ефимия решительно загородила ему дорогу.
– Али вам жизнь надоела, барин?
– Жизнь каторжника не дорого ценится, Ефимия. Надо спасти Акулину с младенцем.
– Четырем гореть, значит, – скорбно промолвила Ефимия.
– Почему четырем?
– А как же, барин! Одно слово старца – и тебя скрутят и к той березе веревками привяжут. Спина спиной к Акулине с младенцем. Потом старец учинит мне спрос: не вела ли я греховных речей со щепотником с ветра? И я скажу: глаголила, отче. И шестипалый младенец, скажу, не от нечистого народился, а от уродства. И верованье наше лютое, не божеское, скажут. Тогда старец подымет два перста в небо и завопит: «Еретичка промеж нас, братия!» И тут схватят меня и к той березе веревками притянут.
Ефимия воздела руки к небу:
– Гореть тогда! Четырем гореть!
У Лопарева опустились плечи и ноги будто чугунными стали, с места не сдвинуть. Одному гореть – одна беда. Но четырем!..
– Кабы видели, как жгли себя филипповцы, которые отошли от общины Филаретовой, – продолжала Ефимия. – В срубах сосновых со младенцами, с белицами, мужики и бабы жгли себя огнем да еще песни пели радостные. И никто не остановил того огня! Никто не остановил смерть! В три ночи погорело более тысячи душ. Гарью обволокло все Поморье.
– О, тьма-тьмущая!..
– Тьма, тьма! – эхом отозвалась Ефимия.
– Такая крепость хуже тюрьмы.
– Хуже Александра, хуже! – Ефимия тревожно оглянулась и прислушалась. – Прости мою душу грешную. И я так думаю: не от бога крепость! Сомненья мучают, а исхода не вижу. Сколь верований знала, а все в душе пустошь. Про то никто не ведает. Один бог да небо ясное. Кабы знал старец, какая смута на душе моей, давно бы не жить мне!