Мираж постепенно отдалялся и таял в жарком полуденном мареве.
– Я же видел, видел! – воскликнул он, с ужасом глядя на необозримую степь: уж не лишился ли ума от жажды? Он знает: в степи нередко можно увидеть мираж, но почему именно примерещились Сенатская площадь, Медный всадник, золотые купола Петропавловского собора и сама Нева?..
Колодник заплакал и снова уткнулся лицом в скрипучий ковыль.
В больном воображении проносилась одна картина за другой – и так явственно, точно все происходило вчера.
Улица города Ревеля… Он спешит к прохладе и пьет, пьет и никак не может напиться. Он один среди прохожих, совершенно незнакомых. Море где-то далеко-далеко, за тридевять долин. И есть ли вообще море, прохладные реки, утоляющие жажду?.. Страх сковывает его: он боится поднять голову – опознают… И тут, на людной улице, чья-то тяжелая рука в перчатке ложится ему на плечо:
– Мичман Лопарев!
Он не успевает ответить: перед ним жандарм.
– Вы арестованы.
– Пить… пить. – Он облизывает губы. Жандарм сухо отвечает:
– Нет для вас воды, нет для вас моря, а есть вечная безводная степь в Сибири, за Уралом, и вы умрете от жажды, государственный преступник Лопарев! Следуйте за мною!
«Если бы я тогда не задержался на сутки в Ревеле, я мог добраться до Варшавы, а там – к Юлиану Сабинскому, к Ядвиге, – подумал Лопарев, переживая минувшее в своей нелегкой судьбе. – Нет, я их не выдал. Ни Ядвигу, ни Юлиана, ни Мстислава со Станиславом. Венценосец не вымотал из меня признания, нет! Ты слышишь, Ядвига?..»
Черные, ищущие глаза Ядвиги придвинулись к его лицу. Она все такая же – чуточку насмешливая, капризная полячка, но самоотверженная и бесстрашная, как и ее двоюродный брат Юлиан… Лопарев и Ядвига в полутемной гостиной дома Сабинских пьют старое вино; на улицах Варшавы гроза и дождь.
Он пьет вино и говорит стихами Кондратия Рылеева:
Ревела буря, дождь шумел;
Во мраке молнии летали,
И беспрерывно гром гремел,
И ветры а дебрях бушевали…
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой…
Ядвига спросила:
– Кто такой Ермак?
Он ответил.
Ядвига печально промолвила!
– О матка боска! Только бы не Сибирь. Мне страшно за всех вас. Только бы не Сибирь!
– Ядвига! Ядвига! Где ты? – зовет он в исступлении. … Безмолвие и полуденный зной, от которого нигде не укрыться…
– О боже! Конец мне, конец… – стонет колодник, приминая лицом ковыль.
Где теперь Ядвига Менцовская? Юлиан Сабинский? Где они все, варшавские друзья? Он никого не предал, никого не назвал…
– Ты сгниешь в тринадцатой камере, жалкий мичманишка! – рычит генерал Сукин.