К вечеру выяснилось, что из города ушли все кошки.
— Только одна осталась — ну та, рыжая, на главной улице сидит, с нищим дудочником, — поделилась с Амалией новостью соседка — фрау Бибер. — Смотрит, зараза, по сторонам и эдак голову задирает — мол, я-то знаю, где наши все, да вам не скажу!
И фрау Бибер так смешно передразнила кошку, приложив хитрый палец к огромному носу, что даже Амалия слегка скривила уголки тонких губ.
Грета затеребила подол материной юбки.
— Матушка, матушка! Давай сходим к дудочнику — может, это наш Варфоломей? Он же тоже рыжий был!
Мать неожиданно рассердилась.
— Еще чего не хватало — на нищих смотреть!
— Я и одна могу сходить!..
— И не смей таскаться одна! Тебя украдут ярмарочники и сделают из тебя уродца!
Грета угрюмо отвернулась и протяжно шмыгнула.
— Да и не Варфоломей это, — смягчилась Амалия, — он же ушел на небо, помнишь? Кошки очень привязаны к дому, он бы ни за что не покинул место, где вырос. Давай дождемся отца — может, в пивной что-то знают?
Девочка нерешительно переступила с ноги на ногу.
— Кстати, Синеглазка, на месяц-другой ты останешься с отцом Я завтра уезжаю, прямо с утра.
— На… на небо? — Грета опустила глаза в пол.
— Не говори ерунды! К дяде Гюнтеру и тете Адели. Они соскучились, да и мне нужно переждать октябрьский ветер, а то опять буду кашлять дымом.
Поздно вечером, когда девочка уже заснула, Амалия обнаружила еще одну пропажу — не столь масштабную, но куда более неприятную. Из девяти гульденов, припрятанных на черный день, она недосчиталась одного. А потом и Карл прихромал из пивной (значительно позже обычного) с худыми вестями — мраморная шахта выработана, и никто не знает, откроют ли новую. А уж будет ли надобность в рабочих, или хозяева своих навезут — так и вообще один дьявол знает.
Обломав о мужнину спину черенок от метлы, Амалия так и не выбила из Карла признания, что он напился на отложенные деньги. Ну хоть душу отвела.
На следующий день Амалия уехала вся в тягостных раздумьях о безвозвратно пропитом — она была уверена в этом — гульдене. Мрачный Карл сидел дома, курил и смотрел за окно на прелую кучу листьев и давно заброшенные морковные грядки. Изредка он бросал подозрительный взгляд на Грету и, словно сплевывая, уныло и неинтересно чертыхался.
Грета, тоже в печали, возила по полу Елисавету, негромко вздыхая. Та сально ухмылялась — словно что-то знала.
Раздался тягучий долгий скрип — кто-то потянул за дверь. Грета с отцом затаили дыхание и уставились на нее.
Как-то странно — боком — в приоткрытую щель протиснулся Варфоломей. Тускло-голубыми глазами обежал комнату и уселся на пороге, поджав измочаленный хвост и странно дергая ушами.