В доме творчества много симпатичных нам, все с полуслова понимающих людей. Будь то известный поэт, чьи строки, натянутые, как тетива, звенят во мне, начиная с шестидесятых годов, или автор только что изданной книги о Михоэлсе, собиравший материалы для нее всю жизнь, или прежде знакомая нам только по статьям в "левой" периодике критик, неустрашимостью и какой-то внутренней озаренностью напоминающая Жанну д'Арк, но не французскую, а русскую, с отчаянными, дерзкими глазами и задорно вздернутым носом, — Жанну д'Арк времен перестройки... С нами за столом сидят молодые киевляне, к нам приезжают повидаться наши друзья из Йошкар-Олы, отдыхающие на взморье, мы встречаемся со знакомыми рижанами (среди них — мой товарищ по детским играм, ныне моряк, четверть века бороздящий моря и океаны на своем танкере-газовозе; и молодой ученый-биолог; и писательница, за принадлежность к коммунистической партии сидевшая при Ульманисе в тюрьме, потом всю войну оттрубившая в дивизионной газете, а недавно, после мучительных раздумий, подавшая заявление о выходе из нынешней компартии...). Вначале каждый говорит о своем, но спустя пять минут возникает и продолжается один и тот же бесконечный, будоражащий всех, перетекающий из компании в компанию, из газеты в газету, из журнала в журнал разговор — об Ираке и Кувейте, о пустых магазинных полках, о свободном рынке, о Ельцине, и Горбачеве, о партократах и мафии, о суверенитете и Союзе, о надвигающемся хаосе, об альтернативе гражданской войне — "сильной руке"... Мы больше слушаем, чем говорим, нам хочется, после нашей провинции, нашего "прекрасного (?) далека" услышать что-нибудь обнадеживающее, мы все еще надеемся на некие мудрые прозрения, светлые горизонты... Единственный вопрос, который задаю я всем подряд: почему демократы там, в Москве, в Ленинграде, не объединяются для противостояния фашизму? Ведь основное сейчас именно это: фашизм или демократия? Но если фашисты выступают сплоченным блоком, то демократы погрязли в дискуссиях, в амбициях, в спорах между собой... Почему же?.. Но никто не отвечает на мой вопрос. И от каждой встречи, от каждого разговора становится мрачнее на душе. Единственная отрада — что ты не один, вся страна — рядом, ты слышишь ее дыхание - тяжелое, прерывистое, больное — как у Сашки... Да, да, мальчик наш — спасен, но только сколько их, таких малышей, нуждающихся в помощи? Сколько их — обреченных, полуобреченных?.. А вся страна, больная, изнемогающая — ее надо лечить, лечить... Вот эта общая, соединяющая всех боль — не в ней ли залог исцеления и — после долгой ночи — рассвета?..