- Будет война. - Теперь она не спрашивала. Впрочем... Почему бы и не спросить?
- Тебе не страшно?
- Я свое отбоялся. - Просто ответил он и неожиданно улыбнулся, но уже своей, нормальной улыбкой, от которой в груди вдруг стало тепло, жарко, очень жарко...
- Давай, красавица, - сказал Виктор. - Готовься. Через четверть часа твой выход.
И завертелось. Грим, платье... сигаретка на посошок и "пара капель" для куража, но в голове и груди такая суматоха, что куда там зазеркалью кабаре "Эрмитаж"! А потом она вдруг удивилась: лампы светят прямо в глаза, и оказалось, что она стоит уже на сцене, а в руке - левой - у нее все еще фужер с шампанским, а в правой - дымящаяся сигарета. Однако образ оказался узнаваемым, и зал зашумел. В хорошем смысле... понимать зал с полуноты она уже научилась.
"Ну и что же вам спеть, родные? - подумала она, приходя в себе и стремительно превращаясь в Викторию Фар. - Что тебе спеть, Кисси? - Татьяна разглядела-таки подругу даже сквозь слепящий свет юпитеров. - А тебе, Витя? - Федорчука она не видела, но чувствовала его взгляд из-за кулис. - Что?"
- Война, дамы и господа, - сказала она, подходя к краю сцены, своим знаменитым "пятачковым" голосом с недетской хрипотцой. - Вы разве не знаете? Вас еще не призвали, месье? Нет? Но это ничего не значит, не правда ли? Не призвали сегодня, так призовут завтра, потому что... война. Война за свободу, я имею в виду. Ведь вы меня понимаете, мадам? Да? Я так и знала. Ведь мы все здесь французы, так? Даже те, кто не родился от матери француженки и отца француза... А завтра... завтра война, и так хочется успеть... Ну, вы все понимаете, дамы и господа. Мы же здесь все взрослые люди, не так ли?
Она остановилась на мгновение, пытаясь понять к чему весь этот монолог, и вдруг поняла, и начала переводить на французский слова песни, которую - так вышло - здесь еще никто не слышал.
- Целуй меня, целуй меня крепко, - выдохнула Татьяна в полыхающий ослепительным светом зал. - Как если бы эта ночь была последней. Целуй меня, целуй меня крепко, ибо боюсь я тебя навсегда потерять...
Она еще не пела, она всего лишь подбирала подходящие французские слова, но зал уже почувствовал, что это не просто слова, и замер в ожидании чуда.
- Я хочу, чтобы ты была близко, - прожектора слепили, мешая видеть зал, но у Тани было стойкое впечатление, что она не просто видит Кайзерину, сидящую за одним из центральных столиков "партера", но даже различает блеск ее глаз. - Хочу видеть себя в твоих глазах, видеть тебя рядом со мной. Подумай, что, может быть, завтра я буду уже далеко, очень далеко от тебя.