"Ага, а в новых обстоятельствах могу и не успеть им стать. По причине безвременной кончины, так сказать, от рук "кровавосталинской гэбни." - Мысли, столь же невесёлые, сколь и неоригинальные, не отпускали Матвеева, заставляя раз за разом прокручивать в памяти события последних часов. Сетовать он мог только на отсутствие маниакальной подозрительности, так и не ставшей неотъемлемым свойством его характера.
"Паранойя, паранойя, а я маленький такой..." - Пропел про себя Степан, в очередной раз и опять совершенно неосознанно перейдя мысленно на русский.
Ну и что с неё толку, - в смысле, с паранойи, - если хозяин не желает прислушиваться к "голосу" пятой точки? Хорошо, что там же, на обочине дороги, не расстреляли вместе с Мигелито. Догадались для начала потребовать документы у "подозрительного сеньора", плохо говорящего по-испански, одетого более чем странно, и путешествующего в компании явного контрреволюционера. А потом...
"Потом - не успели".
Ужасно хотелось курить. "Сил терпеть просто нету сил, - каламбурчик неудачный", - подумал Степан, но об "выйти на крылечко" не могло быть и речи. Поэтому, плюнув на отсутствие пепельницы и на окно, добросовестно заколоченное: острия восьмидюймовых гвоздей, блестящие, ещё не тронутые ржавчиной, были загнуты в оконной раме со стороны комнаты, - Степан вырвал из блокнота чистый лист, свернул фунтик, какими пробавлялся в молодые годы в неприспособленных для курения помещениях, потянулся к портсигару.
***
Несколько часов назад машину Матвеева остановил патруль республиканской армии, состоявший, судя по кокардам на пилотках, из каких-то анархистов. Поначалу показавшаяся Степану рутинной: мало ли за последние месяцы в Испании его останавливали и, чаще всего на языке, малопонятном ему, но, тем не менее, остававшимся испанским, требовали предъявить документы, - проверка, мгновенно и решительно, словно в ночном кошмаре, переросла в нечто ужасное.
Один из бойцов патруля, щуплый, прихрамывающий коротышка, вдруг закричал, обращаясь к командиру и показывая пальцем на Мигеля, невозмутимо сидевшего в машине. Слова его, выплёвываемые пулемётной скороговоркой, Степан разбирал с пятого на десятое, но и от немногого понятого волосы встали дыбом, что называется, не только на голове.
- Это он! - кричал солдатик, сдёргивая с плеча слишком большую для него винтовку с примкнутым штыком. - Я узнал его! Хватайте этого... товарищи! Это жандарм... пытал... убил... враг!
Лень и некоторую расслабленность патрульных как ветром сдуло. Секунда, и машина находилась уже под прицелом почти десятка стволов - от командирского тяжеленного револьвера, до ручного пулемёта, казавшегося игрушечным в мозолистых лапищах высокого и необычайно широкого в груди и плечах бойца - по виду, бывшего шахтёра или, чего не бывает, циркового борца. А еще через пять минут с комедией суда над бедным Мигелем, который, возможно, и в самом деле служил когда-то раньше в жандармах, было покончено. Раздетый до исподнего, он лежал в придорожной канаве, и кровь, вытекавшую из ран на его груди, жадно впитывала по-зимнему сухая испанская земля.