С каждым днем мне хотелось заниматься этой ерундой все меньше и меньше.
Я остановился передохнуть у самого заборчика. Вытер лоб. Насколько я мог припомнить, заборчик доставал мне до плеча — осенью я имею в виду. Он был из металлической сетки с крупными ячеями и ржавый. Тело водяного танка, вознесенное фермами метров на двадцать над землей, было самой высокой точкой в округе. Оно уже сливалось с быстро темнеющим небом.
Я перешагнул через заборчик, побрел к вышке и стал подниматься, воткнув лыжи рядом с первой ступенькой. Лесенка была решетчатая, и я видел снег прямо под собой. Балки и крепления обступили меня, и я отчего-то почувствовал себя уютнее. На верхней узенькой площадке вцепился в дрожащий прут ограждения, привалился спиной к круглой туше танка и стал смотреть. Отсюда видны были неровные размытые пятна перелесков и низкая бахрома гонимых по небу туч. Я влез еще выше, туда, где ограждений не было, и ни один огонек не открылся мне. Гигантский бак отчетливо раскачивался, хотя -я знал — был еще не пуст: водопровод перестал действовать только с холодами. Весной лопнувшие трубы потихоньку вернут, что забрали из земли.
В мире были лишь две вещи — тьма и мгла. «Тьма и мгла», — сказал я вслух.
— Тьма и мгла-аа!..
Но голос мой потерялся в ветре.
Я спустился обратно на площадку, а потом опустился вообще и вернулся домой. Совершенно незачем было туда лазить, подумал я. Совершенно.
— Ну и что, Риф? Тебя спрашиваю: ну и что? Я побегу кого-то искать? Я буду вывешивать флаги и зажигать костры? Дудки вам. Я рад, слышите вы, рад быть один! Наконец-то! — вот все, что я могу сказать. Ты, Риф, видела, может быть, кого-нибудь еще? Вы, может быть, видели? И сколько? Сотня? Три сотни? Тысяча? А может быть, двое — со мной? А? Какая-нибудь Ева для меня, ха-ха… Нет, Риф, я никого не собираюсь искать. Я не буду искать их. Я не спрашиваю даже — откуда взялось то утро. Какая произошла всесветная дьявольщина. Ты, может быть, знаешь, а? Не кусайся, глупая собака, я тебе того-то раза не простил… Риф! Риф! милая моя, вот ты меня любишь, правда? Ты последнее существо, которое меня любит… да и почти первое. Вот -поняла? — вот кто если и остался — нелюбимые. Нас никого не любили, и были мы никому не нужны… И вот однажды кому-то это все надоело… а впрочем, не знаю. И знать не желаю, понимаешь ты?.. Что это? .Что? Вот это вот, слышишь? А? А, ветер. Ветер, Риф, и на равнине ни одного огонечка, ты мне поверь, я уж видел… Ну не пью я, не скули, не пью больше…
По ночам над лунным снегом тянулся чистый, заунывной тоски вой. Риф вздыбливала шерсть под моей рукой и отрывисто произносила: «Бух!» А временами древний страх поднимался в ней и пересиливал воспитанную на собачьей площадке храбрость, и тогда она тоненько плакала, и не находила себе места, и лизала мне лицо.