…беззвучно тикать светящиеся часы подземных хранилищ — как сейчас; сверхъемкие аккумуляторы отдавать по грану свою энергию — как сейчас; механическая жизнь, разумный бег электронов и порций света, то, что пережило человека, на останки чего или на следы останков чего через тысячу или тысячу тысяч оборотов планеты вокруг слабой желтой звезды взглянут чужие глаза, и чужие умы сделают свои умозаключения… я, оставшаяся крупинка, могу лишь дожить наблюдателем, я видел созидание и увижу распад, обе стороны сущего открываются мне, могу ли я быть недовольным своей участью?..
Я вернулся к казенному зданию. Его толстенные стеклянные двери определенно претили мне, и я с удовольствием разнес их очередью. Внутри все было как подобает, чисто, голо, только покрыто ровным слоем тончайшего праха. Телефоны в кабинетах — от самого большого до самого маленького кабинета — больше не будут соединять и направлять жизнь этого городка. Все закончилось, и ничто в нынешнем мире не выглядит более нелепо, чем железный ящик, оберегающий лепесток окаменелой резины на деревяшке — реликт высшей власти над мертвым и живым.
Начинались сумерки, я озяб, выйдя на площадь. У меня имелась отличная палатка, прочие походные принадлежности, но возиться с ними не хотелось, и я поехал искать ночлег в какой-нибудь местной гостинице…
(Тогда это было случайной мыслью, поскольку входить в бывшие жилые квартиры я просто давно зарекся, а впоследствии это сделалось привычкой, и если я пользовался крышей над головой, то всегда это был какой-то ночлежный дом, и при жизни своей предназначенный для таких, как я, — постояльцев на несколько ночей. Впрочем, это случалось редко: стены подобных зданий отсыревали почему-то первыми, между липкими простынями я находил комки бурой плесени и многоножек.)
…что оказалось безнадежным делом в этом городишке. Зато я обзавелся дорожной картой в географическом магазине «Атлас» — таковой тут был. Все же мне пришлось разбивать лагерь, что я сделал — в пику негостеприимному городу — на обширной главной клумбе, неравномерно поросшей свежими дикими растениями.
Я варил себе суп из концентратов, среди десятка голубых елей поодаль шныряли белки, облюбовавшие себе этот кусочек леса. За зиму они разучились бояться человека, а возможно, с самого начала были, так сказать, городским достоянием. Мамаши показывали их пухлоногим младенцам с бессмысленными глазами, старики кормили дынными се течками, а вечерняя молодежь швыряла в них пустыми бутылками. Я попробовал подойти и оставить подношение. От меня попрятались, затем подношение сгрызли, но за следующим не пришли, из чего я заключил, что это все-таки не городские белки. У Риф с белками были свои отношения, она живо разогнала там всех, не слишком, впрочем, увлекаясь. Вечер мягко перешел в ночь, у костра казалось темнее, чем в стороне. Я завалился, раскрыв полог палатки. Комаров пока не народилось, и я блаженствовал. Мне было приятно думать про завтрашнюю дорогу, и с этой мыслью — что мне приятно думать — я заснул.