Мой сон.
Мне говорят: «Встаньте», — и я встаю.
У меня спрашивают имя, и я называюсь.
«Как вы представляете себе все, что случилось с вами? У вас есть мнение на этот счет? Вы не предполагаете, что на вас пал выбор?» Какой выбор?
«Выбор».
Я… нет, ничего такого я не думаю.
«Странно».
Ничего странного. Хотя может быть..
«Чем же вы живете?»
Ветрами, облаками, запахом чистой воды и чистой земли, невероятным счастьем, что все это не будет уничтожено…
«С чего вы взяли, что все это должно быть уничтожено?»
…я всегда мечтал жить именно так, но мешали обстоятельства. Г-м, собственно, вся моя жизнь. Прежняя жизнь. Жизнь мешала мне жить. Я путано говорю?
«Для чего, для кого теперь все это осталось, кто оценит?»
Кто это? Кто со мной говорит, чего вы хотите?
Молчание. Я тоже замолкаю. Стоять мне надоедает, и я присаживаюсь на скамеечку.
«Нельзя прятаться за выдуманную буколику. Птички-ромашки существуют, пока не разладится без присмотра какой-нибудь контактик в боевых комплексах, которые вы себе так хорошо навоображали. Только их гораздо больше, чем вы можете представить, и даже теперь (кстати, тем более теперь) их хватит, чтобы превратить милый вашему сердцу пейзаж в облако активной пыли. Тоненький контактнк, золотая проволочка…»
Что вам надо, кто вы?
«Чудо уже то, что взрывы заводов, где процессы пошли стихийно, — чудо, что они не заставили сработать спутниковую систему слежения…»
Какие заводы, где?
«Неважно. Далеко отсюда. Поймите, нельзя…»
Кто это? Что вам надо? Я не буду отвечать, пока мне не скажут!
«Ну, все ясно. Упрямец. Увести»,
…и я иду по длинной песчаной косе, а волны невиданно ровные и долгие, волны в милю длиной, и я догадываюсь, что этот накат — океан… и — как повторение волн — полоски рваных белых тучек в близкой ультрамариновой вышине. Я знаю этот сон. Это — вечный сон моего детства, неисполнимая мечта об островах. Вот теперь, думаю я, можно умереть. Сию секунду или через сто лет, все равно, Я уже видел самое прекрасное, что есть на свете.
…лопается скорлупа обшивки — и корабль навечно вмерзает в раскаленный песок, а по всей длине из черной щели сыплются на берег розовые тела женщин. Они встают, встряхиваются, как собаки, и груди их прыгают, а потом они бегут ко мне, а я выхожу на опушку джунглей, жаркий, жаждущий, могучий.,.
…— Ох, — сказал я Риф, отведя от лица ее мокрый нос, которым она меня будила, — так можно сойти с ума.
— Собственно, — сказал я Риф, опрастывая себе на голову термос ледяного чая, — решение есть, и не одно, на выбор, но что-то все-таки меня останавливает.
— Хотя, — сказал я Риф, скатывая спальник, — кого мне, прямо скажем, стесняться?