Непослушными пальцами Ата торопливо набрал номер домашнего телефона. Долго никто не подходил, потом послышался Вовкин голос:
— Квартира слушает.
— Ты, квартира, — с невольным извинением в голосе, хоть и старался держаться бодрецом, проговорил Ата, — маму позови.
— Пап, это ты?
— А кто же еще? Пора тебе, Владимир Атаевич, своих по голосу узнавать. Ты чем занимаешься?
— Я с улицы пришел. Мы там в войнушку играли.
— Победили?
— Ага. Мурадка говорит: мы вас первые увидели и всех перестреляли, а мы их еще раньше и ка-ак бабахнем!..
— Ладно, ты маму позови.
Было слышно, как он кричит: — «Мама, мама, тебя папа зовет!»
— Я слушаю, Ата, — спокойно, пожалуй даже слишком спокойно, произнесла Мая.
— Майка, ты прости меня, — чувствуя, как сердце наполняется жалостью и нежностью к ней, смущенно пробормотал он. — Я затуркался совсем со своими колодцами, одичал тут один. Я сейчас приеду.
— Приезжай, Ата, — мягко ответила жена. — Мы еще не садились ужинать, тебя ждем. Мы с мамой пельменей наделали, только в кипяток бросить.
— О! — радостно закричал он, понимая, что прощен, что нет у нее обиды на него. — Бросайте их скорее, я голоден, как десять голодных волков и впридачу одна ненасытная акула! «Ява» уже копытами у подъезда бьет, за две минуты домчит.
— Ты там осторожней на улицах, — напомнила Мая. — Голодные волки тоже не имеют права скорость превышать.
— А ненасытная акула?
— И на каждую ненасытную акулу есть инспектор ГАИ.
— А я его съем. Проглочу вместе с кожаной курткой и белым шлемом.
— Тогда пельмени на твою долю не бросать в кипяток? — засмеялась жена.
— Бросать обязательно и в самом большом количестве. Ради такого дела пощажу бедного инспектора.
— Приезжай скорее, Ата.
С легким сердцем, теперь уже совсем спокойно, как посторонний, посмотрел он свои наброски и вместе с другими бумагами смахнул в ящик стола. Ничего, подумал он, задвигая ящик, мы еще пошевелим мозговыми извилинами, может, что и отыщется.
Дома он старался быть веселым и беззаботным, рассказывал анекдоты о Ходже Насреддине. Но веселость постепенно пошла на убыль.
— Я посижу, поработаю, — сказал он жене с тем извинением в голосе, с каким говорил по телефону с сыном. — Кажется, эту работу никогда не переделаешь. А ты спи. Я там, в общей комнате.
Она хотела возразить, сказать, что необходимо отдохнуть, что утро вечера мудренее, но, глянув в его измученные глаза, только улыбнулась мягко.
Вовка уже спал, матушка Биби повозилась на кухне и тоже легла. В квартире было тихо. Мая долго лежала, прислушиваясь к едва различимым звукам, доносившимся из соседней комнаты, — то бумага прошелестит, то брошенный в сердцах карандаш шмякнется, то шаги по ковру прошаркают, — и уснула незаметно.