— Простите, месье? — переспросил Вернер.
— Жена и дочка, они жили в Шато-Омил. Немецкая артиллерия нанесла удар по городу, и никто не вышел живым, все там погибли, включая мою жену и дочь. У меня осталась мама, которая живет в Париже, отношения у меня с ней, мягко говоря, не сложились, а отца я никогда не знал. Жена была единственным человеком, который заставлял биться моё сердце, и вот её не стало. Мы познакомились с Вивьен в университете. Она всячески убегала от меня, не хотела, чтобы я ухаживал за ней, но видимо, это была судьба. Помню, как я говорил, провожая ее до дома: «Придет еще тот момент, когда ты у алтаря скажешь мне «да», — с улыбкой говорил француз, тяжело вздыхая. — Через два года мы поженились, она была всем для меня, моим воздухом, моей жизнью. Я был счастлив только от ее присутствия рядом с собой. Потом у нас родилась дочь — Жаклин. Девушка, о которой я мечтал всю жизнь, стала моей женой и родила мне прекрасную девочку. И в один миг их не стало, десять лет жизни испарились за одну секунду. Перед моими глазами — лицо дочери, просящее о помощи, а я не мог им помочь.
Вернер смотрел на Франсуа грустными и чуть испуганными глазами. Ему хотелось поддержать его, но он боялся, стеснялся откровенного общения, тем более с человеком чуть ли не в два раза старше, чем он сам. У него никогда не было жены и детей, даже девушки, и он не мог представить себе, что же это за чувство, распирающее душу от потери самого близкого человека. Чуть помолчав, он добавил:
— Понимаю вас, месье. Главное, что вы живы, и это самое важное. Бог подарит вам девушку, с которой вы будете до самой смерти.
— Не думаю, малыш, он забрал их и заберет меня — по крайней мере, я так хочу. После того, чего я здесь насмотрелся, я никогда уже не смогу жить семейной жизнью. Я могу умереть сегодня, завтра, а то и через несколько минут. Когда ты живешь в страхе каждую минуту, то привыкаешь к этому, и ты привыкнешь, это наша физиология.
— А почему вы не общаетесь с мамой?
— Она никогда не любила меня. Она всю жизнь пила и, видимо, пьет до сих пор. Просаживает наследство моего деда. Последний раз я видел ее перед уходом на фронт год назад. Я зашел попрощаться, а она была настолько пьяна, что даже не пошла провожать, а просто сказала мне «пока» с кухни. Безусловно, ее нельзя винить. Это ее жизнь, и она выбрала ее такой, но никто не давал ей право портить жизнь мне и моей семье. Она всегда была против Вивьен, против моих детей. Вивьен начинала уборку в доме, когда мама начинала кричать на нее с дикой злобой, обвиняя ее и мою дочь в собственной нереализованности. Всю свою сознательную жизнь я ненавидел людей, которые не в состоянии идти и достигать цели, через «не хочу», через «не могу». Надо пытаться идти к своей мечте, к своей цели, бороться за то, ради чего живешь. Сто, двести раз ты будешь падать, но нужно преодолевать себя. Для них легче сидеть на диване, читая газету, и рассуждать о величайших планах, которые они никогда не претворят в жизнь, — Вернер смотрел на него, чуть опуская взгляд и принимая эти слова на свой счет.