Этими строками дневник прерывался, а сердце автора давно остановилось. Вернер перевел взгляд на солдата, чьей рукой были написаны эти строки. Глаза убитого были стеклянными и смотрели прямо перед собой, он лежал на земле над воронкой, головой на самом ее краю. Правая рука свисала по скату воронки вниз, грязно-кровавый бинт на правом предплечье растрепался, и под ним была видна рваная рана, будто кто-то выкусил кусок руки. Некогда раненая рука застыла навсегда. Он боялся смерти, но он уже никогда не узнает, что такое жизнь, никогда.
Эти строки перевернули сознание Вернера на сто восемьдесят градусов. Он смотрел в глаза мертвецу с какой-то собственной философией, отчасти не понимая посыл написанного. Сидя на дне воронки, расставив ноги перед собой и чуть согнув их в коленях, он то смотрел на заляпанные кровью строки дневника, то снова переводил взгляд на солдата. Взгляд Вернера вызывал жалость, всегда, у всех, и именно этот взгляд с поднятыми бровями, как у ребенка, который совершил проступок и ждет наказания, снова при нем. С таким взглядом он всегда погружался в свои мысли. В дневнике, на странице с описанием 15 июля Вернер заметил высохшие, прозрачные капли, чуть размочившие текст. Это были слезы, слезы человека, глаза которого уже никогда не смогут проронить ни одной капли. Где-то у него остались родители, где-то осталась частичка его жизни — где-то в сотнях километров отсюда. Но он лежал, мертвый, на нейтральной территории, во Франции, никому уже не нужный. Смотря на мертвого солдата, Вернер чувствовал его, понимал больше, чем своего отца, чем мать и всех близких, кто жил в Йене, хоть и не знал даже имени этого бедняги. Ситуации, подобные этой, сближают — вот что понял Вернер в эту секунду. Он закрыл дневник и убрал его обратно во внутренний карман погибшего:
— Это твое, я не хочу забирать, пусть твои мысли останутся только с тобой. Храни тебя Господь, друг мой, — он согнул ноги в коленях, держа голову на весу и обняв её руками, смотря вниз, в проем между ногами. Мысли медленно уходили в воспоминания, и, словно по мановению волшебной палочки, он очутился в Йене.
В его голове всплыл вечер четырнадцатого мая, который и подтолкнул его записаться в армию. Вернер тогда прогуливался по городу, как всегда мечтая о собственном превосходстве надо всеми, кто его окружал. В эти минуты он становился кем угодно: Цезарем, Македонским, Моцартом — смотря какого жанра мысли были у него в голове. Слушая красивую музыку, он представлял, как играет на фортепьяно, а Агнет сидит рядом и с полузакрытыми глазами и нежной улыбкой смотрит на него. Он был влюблен в нее, об этой любви знал только лишь он один. Она казалась ему самой красивой девушкой на свете, и просыпаясь по утрам, лежа в постели, он представлял, как они гуляют по городу, как он защищает ее от хулиганов, как целует ее, а она нежно и беззащитно улыбается ему в ответ.