— Это психология, я в ней не очень-то понимаю, простите, — ответил с досадой Вернер.
— Ничего, ты еще вырастешь, если живым останешься, и осознаешь много вещей. У тебя еще вся жизнь впереди, чтобы закопать сделанные тобой воронки, — посмеялся Франсуа.
Словно гром среди ясного неба, со стороны французских позиций в ночное небесное полотно взмыла осветительная ракета, озаряя всё вокруг. Линия света прошла через Вернера и Франсуа, и в этот секундный момент они посмотрели друг другу в глаза. Взгляд одного был напуганный и чуть наивный, а молочные белки глаз второго, ярко выделяющиеся на черном от копоти лице, несли в себе отчаянную пустоту. Из всей драмы этой ночи на всю жизнь Вернер запомнит только этот взгляд, освещенный сигнальной ракетой и устремленный прямо на него. После сигнальной ракеты, в нескольких километрах отсюда французы предприняли попытку атаки. Схватка продолжалась всю ночь, подсвеченная ракетами. Вернер заполз наверх по склону воронки и мог наблюдать разворачивающиеся вдалеке события. Отсюда ночной бой казался миниатюрой: вдалеке виднелись маленькие человечки, бегающие в разные стороны, вспышки света, мерцающие на небосводе, грохот от разрыва снарядов.
— Мы не на земле, мы в аду, — произнес он.
Франсуа не волновало происходящее, он сидел на дне воронки, абсолютно спокойный, не реагировавший на далекую схватку:
— Такое здесь происходит уже две недели, если не больше, а под Верденом и глаз сомкнуть нельзя было, ты только не высовывайся слишком сильно, а то первая пуля — твоя, — ответил француз.
Солнце еще не собиралось показываться на горизонте, и у солдат майора Райнера еще оставалось время для передышки, написания писем домой родным и несколько часов для отдыха. Майор вышел из своего блиндажа и медленной, уставшей походкой брел вдоль окопа, оглядывая солдат. Каждый из них был грязнее чёрта, и от всех исходил запах застоявшегося и прогорклого пота и грязи, издававшей зловоние. Майор посмотрел на луну, что висела над полем брани, словно приколотая булавкой или чем-то острым. Как и у многих, его голову заполняли мысли о возможной гибели в предстоящей атаке: как бы ты ни старался, но ты не сможешь выгнать эти мысли, и последние часы перед атакой являются самыми томящими и долгими. Он чувствовал ответственность за каждого своего солдата, и его боязнью была ноша, которую он нес на себе. От его действий зависела жизнь нескольких сот человек и с этим нелегко было смириться. Когда они все погибают, а ты остаешься в живых, то ты всегда будешь видеть эти лица, помнить эти имена. Где-то в конце толпы тебе всегда будут мерещиться эти люди, которым ты пообещал жизнь, но отправил их на смерть.