Брамур решительно повернулся и двинулся в один из туннелей, не обращая внимания на сбивчивые заверения Барата в том, что он такого еще не видел, и ему хочется как можно ближе рассмотреть скульптуры.
Снова начались утомительные переходы по коридорам, улицам и улочкам столицы. Барат думал, что он за время пребывания в Курхан-Старотсе привык к большому количеству гномов. Он ошибался. Вот в Каргерте, действительно, было много всех представителей этого славного народа. Толпы на улицах просто физически давили на Барата. Ему, возвышавшемуся над всеми, постоянно казалось, что море голов колышется вокруг него. А гул голосов звучал надоедливым шумом, от которого начинала побаливать голова.
Но Брамур уверенно двигался вперед, усиленно работая локтями и распихивая встречную толпу. Барат следовал за ним, совершенно не представляя куда.
Гран-гленд Мартрехт стоял памятником себе. Одной рукой он опирался на рукоять большого молота, а вторая покоилась на наплечнике полного доспеха, возвышающегося рядом с ним. С другой стороны доспех подпирали два гнома-подмастерья, чтобы этот долбаный доспех, так его и этак, не грохнулся в дорожную пыль.
Мартрехту эта процедура, повторяющаяся уже вторую неделю, до смерти надоела. А куда деваться? Надо запечатлеть в веках его гордый профиль. Это, знаете ли, указ короля. Удостоился на старости лет!
Король решил проявить заботу о выдающихся мастерах, видите ли. Кто-то, шибко умный, нашептал ему на ухо, что он, таким образом, поднимет свой авторитет.
Что думал об этом указе сам Мартрехт, состоит сплошь из непереводимых и непечатных слов, но вслух он этого, конечно же, не излагал. И вот так, каждый день, он вынужден стоять и потеть, а этот хлюпик — художник, из человеков, высовывая от старания язык, его тут изображает.
Мартрехт настолько осоловел в своей парадной одежде, что не заметил, как подошли двое любопытствующих. Один из них, черты лица которого показались гран-гленду знакомыми, вразвалку проковылял к художнику и стал рядом с ним. Оттопырив нижнюю губу, он несколько раз переводил взгляд с Мартрехта на полотно и обратно, сравнивая оригинал с изображением. Художнику, который попытался было протестовать — мол, мешают создавать шедевр, — Брамур, а это был именно он, буркнул несколько слов, после которых протесты мгновенно затихли.
"Что за нахал!" хотел было возмутиться Мартрехт, но узнал, наконец, своего бывшего ученика, выросшего в доброго мастера.
— Брамур! Тысячу раскаленных углей тебе за шиворот! Какими судьбами? — радостно взревел Мартрехт.
Радостно еще и потому, что можно было под благовидным предлогом оборвать это утомительное занятие — позирование.