Фейн скинул свой богатый шелковый халат, отыскал в куче барахла рубаху и стал натягивать ее через голову. Торс разбойничьего атамана бугрился мышцами, на левом боку от подмышки змеился тонкий белый шрам.
Я шумно вздохнула. Мускусный дух дурман-травы, казалось, въелся в меня до самой печени.
— Нравлюсь? — Черные глаза атамана лучились удовольствием.
Я покачала головой:
— Душно у тебя, может, оконце отворишь?
Он весело заржал, выходя:
— Здесь нет окон, так что ускользнуть тебе не удастся.
Хлопнула дверь, раздался щелчок въезжающего в пазы засова и звук удаляющихся шагов. Я осталась одна.
Перво-наперво я попробовала призвать ветер. Щурилась изо всех сил, пытаясь высмотреть в мутном от воскурений воздухе нити силы, представляла, как врывается мой приятель в разбойничий вертеп, раскидывая его по бревнышкам, и взлетает в воздух барахло разноцветными тряпками. Все было тщетно. В горле саднило, хотелось пить. Страха не было абсолютно, как и боевого куража. Ну в конце концов, что лихие людишки мне сделают? Прибьют? Хотели бы, давно бы лоскутки мои по закоулочкам валялись. Снасильничают? Да до того ли им? В моем представлении для эдаких дел требовалось время, а уж времени у них нет. Сколько минут понадобится отряду городской стражи, чтоб до этих трущоб добраться? Да лучина догореть не успеет, как появятся здесь вояки, бряцая оружием. Кстати, как там мои разбойнички? Врассыпную кинулись? Путают следы? Забиваются в норы? А чего ж тогда крам весь свой побросали? В этой горенке немалые богатства собраны.
Я присела на краешек постели.
Ну чего уж. В ожидании скорого избавления тоже есть своя прелесть. Я немножко помечтала, какими словесами опишу сестрице свое ночное приключение, представила широкую улыбку Дарины и ее недоверчивый смех, когда буду ей рассказывать о бесславной драке с человеком-горой или о картинных позах самоуверенного атамана.
В таком вот благостном настроении меня и застала давешняя старуха.
Она появилась на пороге, словно огромная ворона — птица, предвещающая беду. Теперь она не выглядела растрепанной или неопрятной. Широкое черное одеяние скрыло ее согбенную фигуру, а низко повязанный платок — волосы. В скрюченных, как птичьи лапы, руках позвякивала увесистая связка ключей.
— Ну как там, на воле? — хохотнула я. — Разбегаются добры молодцы, хвосты поджав?
Морщинистое лицо осталось неподвижным, только слегка шевельнулись тонкие пергаментные губы:
— Ты умрешь…
— Все умрем, — отмахнулась я от вещуньи. — Или ты, бабушка, вечную жизнь для себя намеряла?
Мысль показалась мне забавной. Я фыркнула, не в силах сдержать рвущийся наружу тонкий смешок.