Видя, что боевики убежали в горы, афганские солдаты осмелели. Растянувшись цепью, пошли прочесывать самый богатый кишлак долины — Джума-Базар.
Мы отправились в лагерь.
Через несколько часов к афганскому военному табору потянулись пешие и на ослах караваны. Радостно переговариваясь, сарбозы и милиционеры тащили из кишлака, кто, что мог унести: ковры ручной работы, женскую и мужскую одежду, тянули за собой и упирающихся баранов.
Вслед за мародерами вскоре потянулись к нашему лагерю и ограбленные афганскими солдатами дехкане. Сначала они что-то доказывали афганским офицерам, но те их грубо оборвали и приказали выгнать из своего табора.
Тогда наиболее почтенные старики обратились к нам.
Заместитель начальника оперативно-войсковой группы, координирующий взаимодействие наших сил с афганскими, майор Лысенко вызвал к себе обоих командиров афганских подразделений и приказал отдать все награбленное дехканам. Те, в свою очередь, начали доказывать, что награбленные вещи нужны солдатам в походе и предложили нашему майору пару наиболее ценных ковров. Но тот все-таки настоял на своем, и афганцы подчинились.
Такую картину мне приходилось наблюдать неоднократно. Афганские солдаты не любили и не хотели воевать, они предоставляли это право нам. Зато после боя они были на высоте. Собирали трофеи и заодно обирали крестьян. Офицеры на это обычно смотрели сквозь пальцы. Вот почему последней инстанцией, которая могла защитить дехкан, были мы. Не всегда, конечно, командиру удавалось добиться того, чтобы афганские солдаты все отдавали обратно, но даже та малость, что возвращалась после нашего заступничества, играла какую-то положительную роль в отношении к нам селян. Бывало, что некоторые из них, рискуя жизнью, предупреждали нас о минировании.
11 октября 1982 года. Провинция Фарьяб. Пригород Меймене. Ночью, во время моего дежурства, в палатке раздался телефонный звонок. Докладывал старший поста стоящего на стыке между позициями роты аэродромной охраны и нашей ММГ:
— Товарищ капитан (к этому времени мне уже было присвоено очередное воинское звание), при попытке уйти в сторону кишлака задержан солдат соседней роты. На наши вопросы не отвечает. Весь ободран, лицо в крови. Что с ним делать?
— Отправь с кем-нибудь ко мне, — распорядился я. Пока вели задержанного, решил позвонить соседям, но сколько ни крутил ручку полевого телефона, ответа из расположения роты не поступило. Там, как всегда, некому было подойти к аппарату.
Вскоре передо мной предстал виновник ночной тревоги. Им оказался среднего роста худенький солдат в выгоревшей от солнца «хэбушке». Штаны на коленях белобрысого, веснушчатого парня были продраны, сквозь рваные дыры выглядывали в кровоточащих ссадинах колени. На угрюмом лице паренька, подправленном кем-то крупным фиолетовым синяком, и несколькими свежими еще царапинами на щеке и ссадиной на лбу, застыла боль, глаза глядели затравленно и равнодушно. Мальчишеская фигурка солдата, его понуро опущенная голова, пустой взгляд словно говорили — делайте со мной что хотите, хуже чем там, откуда я сбежал, не будет.