— Не забудьте о том, — поднимает правую бровь Димка (такая у него появилась привычка с тех пор, как его избрали председателем совета отряда), — что при социализме во всех сёлах будет электричество, радио, клубы…
— Давайте считать, — перебивает Липа, — кого при социализме не будет: кулаков — раз, нэпачей — два, безработных — три.
— Беспризорных — четыре, — подхватывает Инка. — К тому времени все бывшие беспризорники станут наркомами, командирами, изобретателями, капитанами…
От полноты чувств девочка протяжно вздыхает.
— Ох… Я ещё хочу, чтобы при социализме школы были из красивого хрустального стекла.
— Ну, это не обязательно, — возражает Толя, — лучше пусть будут движущиеся тротуары. Вот это да! Что, скажете, неинтересно?
Некоторое время дети идут молча. Затем Толя и Лёня начинают объясняться на языке эсперанто. Вообще Лёня не страдает избытком скромности. На каждом шагу он напоминает товарищам о своём превосходстве.
— Вы… Куда вы все годитесь, — говорит он, пренебрежительно оттопыривая нижнюю губу, — вот наступит мировая революция, как вы будете с пионерами какого-нибудь Уругвая или Гватемалы объясняться? Вы ведь по эсперанто ничего не понимаете!
Вот и сейчас, поминутно поправляя сползающие на нос очки, он заводит с Толей загадочный разговор. Собственно, Толя время от времени вставляет какие-то странные междометия и восклицания, а Лёня так и сыплет:
— Шатро, фингро, дудек, коко…
— А что такое коко? — интересуется Инка.
— Коко — петух, а кокино — курица, — важно отвечает Лёня.
Девочки переглядываются. Сначала улыбается Соня. Потом прыскает в кулак Инка и, наконец, разражается смехом Липа.
— Годовалый ребёнок знает, что коко — петух!
На углу Караваевской и Владимирской Лёня останавливается. Попрощавшись с Толей на эсперантском языке, он гордым взглядом окидывает девочек.
— Смотри же, ровно в двенадцать ноль-ноль будь возле милиции, — напоминает Дима. — В двенадцать ноль-ноль начинается облава!
Когда компания подходит к дому Сони, девочка опускает голову и тихо говорит:
— Меня могут не пустить на облаву. Вы ведь знаете…
Да, друзья всё знают. Инка обнимает Соню за плечи, заглядывает в её светлые глаза:
— Димка зайдёт ко мне в одиннадцать часов вечера. А мы с ним вдвоём придём к тебе. Они отпустят тебя.
— Они не посмеют! — Димка поднимает правую бровь. В голосе его звучит угроза.
— Так придёте? — печально переспрашивает Соня.
— Придём! — вслед ей кричит Димка.
Одним духом влетает Инка к себе на третий этаж. Двери ей открывает соседка тётя Мотя.
Инка и не заходит в свою комнату. Она знает, что там темно и пусто. В углу скучает по хозяйке старый рояль, на продавленном кожаном кресле лежат её смятые платья. Она даже не успела убрать их, так торопилась. Ксения Леонидовна — Инкина мама — пианистка. Работает она в филармонии и занята с утра до вечера.