— Можешь смотреть.
Взглянув на лагуну, он увидел над водой ее голову. Плавал он неплохо, но, войдя в воду и попытавшись догнать Ксату, понял: у него ничего не получится. Она подпускала его совсем близко, но тут же, засмеявшись, без труда от него уплывала. Сколько он ни пытался хотя бы дотронуться до нее рукой, у него так ничего и не получилось.
* * *
На следующий день, когда они встретились снова на том же месте, Ксата спросила:
— Вообще я ведь ничего о тебе не знаю. Сколько тебе лет?
— Двадцать два.
— Я так примерно и подумала.
— А тебе?
— Шестнадцать. Ты женат?
— Нет. Разве я похож на женатого?
— А постоянная девушка у тебя есть?
— Нет у меня никакой постоянной девушки.
Положив ладонь перед собой, она осторожно провела ею по песку. Спросила, не глядя:
— Почему?
Так и не найдя причины, он бросил беспечно:
— Не знаю. Может, из-за работы. Видишь ли, я жокей. Профессиональный жокей. Ты знаешь, что это такое?
— Почему же не знаю, у нас каждую субботу вся деревня смотрит скачки по телеку. Отец у тебя белый?
— Белый. Ты хотела бы познакомиться с моим отцом?
— Даже не знаю… А ты… ты знаешь что-нибудь о моих родителях?
— Нет.
— Точно нет? — Несколько мгновений она смотрела на него в упор, нахмурившись. Наконец сказала: — Д-да… Похоже, ты действительно ничего о них не знаешь.
* * *
В последний день его пребывания в Бангу Анри сидел с Ксатой у слабо тлеющего костра. Было темно, и внезапно, без, казалось, всякого на то повода, их руки неожиданно сплелись. Оба оказались на земле, потом после недолгой борьбы с Ксаты слетела ее единственная одежда, два крохотных лоскутка материи, и наконец после нескольких движений Анри вдруг понял: он улетает куда-то в ночь, в пустоту, в небытие. Но перед тем, как улететь, он успел подумать: это случилось, случилось…
Жильбер лежал на берегу озера, закинув руки за голову, прислушиваясь к шороху и потрескиванию в камышах, разглядывая звездное небо. Все. Завтра утром он с Нгалой и Анри садится в автобус, пересаживается в самолет и они снова в Париже. Его пребывание в Бангу кончилось. Кончилось, не оправдав ни одной из его надежд. Нгала была с ним вежлива, приветлива, даже добра, так, как может быть добра сестра или мать, — но не более того. Она ясно дала ему понять: любую надежду, даже намек на надежду он должен оставить навсегда. Между ними не может быть ничего, абсолютно ничего.
Проклятье, подумал Жильбер. Проклятье. В который уже раз он представляет себе, каким счастьем было бы для него забыть о Нгале. Выкинуть ее из сердца, из памяти, сделать так, чтобы ее для него не существовало. Она любит другого, любит Омегву, но это его не должно касаться. Не должно.