Ужинали мы молча. Держать вилку было больно. Да и вообще мне не хотелось есть. Тут я вдруг сказала:
— Ты забыл благодарственную молитву.
Папа перестал жевать. А потом громко сглотнул и взял чашку с чаем.
— Ну, теперь-то все равно уже поздно, — сказал он.
Я уставилась на него. Он подчистил тарелку, стуча вилкой, отодвинулся от стола и сказал:
— Ты доела?
Я ничего не ответила, но он все равно забрал у меня тарелку и пошел к раковине.
— Что с тобой такое? — спросил он, когда мы мыли посуду.
— Ничего.
— Неправда. Давай выкладывай. — Тут он перестал споласкивать тарелки и спросил резко: — Что там у тебя с рукой?
— Ничего.
Он забрал тарелку, которую я вытирала, и раскрыл мою ладонь. Кожа вокруг занозы покраснела и вспухла. Когда папа до нее дотронулся, я подскочила.
— Чего же ты молчишь? — сказал он совсем другим голосом; я пожала плечами и отвернулась.
Папа включил воду. Велел мне сесть, вышел из комнаты. Потом вернулся с перекисью, ватой, пластырем и иголкой. Подтащил стул, сел напротив, взял мою руку и принялся выковыривать иголкой занозу.
Лицо его было совершенно пустым. Я чувствовала на руке его дыхание. Он делал все очень осторожно, мне не было больно, но глаза все равно наполнились слезами, и я не могла поднять головы.
Папа взял пластырь, отклеил бумажку и приложил его к ранке.
— Вон там, — сказала я, и он прижал крепче. — И там.
Он прижал еще посильнее. В комнате вокруг стало очень, очень тихо.
Папа встал, будто вдруг вспомнил о чем-то, и сказал:
— Теперь заживет.
Я сказала:
— А может, еще и забинтовать?
Лицо его снова потемнело. Он сказал:
— Всего-то заноза, Джудит.
Я сжала заклеенную ладонь и стала смотреть ему вслед.
Калитка
На следующий день мы не пошли на собрание, поэтому мне не пришлось решать, надевать или нет пончо Джози. Мы не пошли проповедовать, мы не читали Библию и не ели ягнятину с горькой зеленью. Вместо этого папа сделал калитку.
Я в жизни не видела такой калитки, думаю, что и никто не видел — судя по лицам тех, кто проходил мимо. Папа весь день трудился над ней в палисаднике. На земле лежали льдинки и не таяли, потому что солнца не было. Я носила папе чашки с чаем, но он велел мне сидеть дома, потому что очень холодно.
Без десяти два позвонил дядя Стэн — спросить, все ли у нас в порядке. Я вдруг подумала — странно, что папа не позвонил ему или Альфу и не рассказал про пожар, но спрашивать, почему, не хотелось. Я сказала, что папа делает калитку. Стэн сказал:
— А-а… — А потом сказал: — Ну ладно, если у вас все в порядке… хорошо хоть, вы оба здоровы.
— Здоровы, — сказала я. — Позвать папу?