— Стало быть, это Серафиме Сергеевне плохо? — спросил Факс девку, когда они высаживались из экипажа.
— Да, господин доктор, — ответила прислужница, запыхавшись, будто она не ехала вместе с Альбертом Карловичем в экипаже, а бежала следом, — худо чтой-то барышне нашей!
У ворот их встретила тетка Елагиной, вдова гарнизонного полковника Локке, умершего, что было известно всему городу, лет пятнадцать назад от подавления рыбной костью. Его не спасло ничего: ни хлопания по спине, от коих у иных повыскакивали бы не только посторонние, но и свои, личные кости; ни глотание густых каш, ни даже вдувание табачного дыма в известное отверстие посредством клистирной дудочки. Рассыпавшись в благодарностях, совершенно лишних и ненужных в сей час, Манефа Ильинична проводила доктора к племяннице. Серафима Сергеевна возлежала на постели с влажной тряпицею на лбу и тяжело дышала. Кажется, они были знакомы, но доктор Факс не мог припомнить, когда и при каких обстоятельствах состоялось это знакомство. Поздоровавшись, он присел на стул возле постели больной и взял ее за запястье, дабы определить пульсацию жил. Тотчас по телу больной побежали мурашки, что не было не замечено Альбертом Карловичем.
— У вас озноб? — озабоченно спросил он.
Он пришел. Он к ней пришел! Он совершенно рядом!
Кажется, он о чем-то спрашивает? Боже, как близко его лицо. И это его прикосновение!.. Оно совсем лишило ее сил.
Как он мил! Он опять касается ее. Он держит ее за руку…
Он уже совершенно чисто говорит по-русски, совсем не так, как тогда, на балу, десять лет назад. Или бал был вчера, а сегодня он пришел поблагодарить за танец, подаренный ею ему?
Господи, как кружится голова…
А что он спросил? Ведь надо же что-то отвечать…
— Вам холодно?
Он снова о чем-то спрашивает. Кажется, не холодно ли ей. Нет, ей не холодно. Ей… ей сладко…
— Нет, — ей едва удается произнести это короткое слово. Силы растаяли, их совсем нет. Если он сейчас захочет, если только захочет…
Боже мой, что же это?
Он наклоняется к ней. Глаза внимательны и нежны. Они голубые, цвета неба. Унестись бы сейчас на небо, вместе с ним. Чтобы быть вдвоем, и никого во всем свете. Только вдвоем…
Он касается ее лба.
Рука прохладная и ласковая. Как хочется коснуться его руки губами! Зачем он отнимает от нее руку? Пусть он еще трогает ее. Где хочет. Она позволит ему все…
— У вас жар, — произносит он.
Зачем он хмурит брови? Это ему не идет. Надо сказать ему, чтобы он никогда не хмурил брови. Господи, зачем она это ему говорит, зачем…
— Не хмурьтесь, доктор.
Он смотрит немного удивленно. Кажется, он не расслышал, что она сказала.