— Моя сладкая пери, — зашептал Мохаммед-Эмин и, запрокинув голову, страстно и протяжно застонал, когда Таира стала перебирать пальчиками его вздувшуюся плоть. Пальцами другой руки, она стала нежно, едва касаясь, гладить его пах и завитки волос, и это выходило как-то само собой, бездумно, ибо мысли и время уснули.
Пальцы Мохаммеда-Эмина нежно раздвинули ее влажные складки, и один из них начал мягко гладить горячий венчик, отчего все тело налилось страстью и негой. Почувствовав это, он опрокинул ее на спину, и резким толчком вошел в нее. Вместилище ее готово было принять мужскую плоть, и она вошла сразу и вся. Острое наслаждение пронизало Таиру, когда Мохаммед-Эмин сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее входил и выходил из нее. Она уже не знала, где находится, жива ли или мертва, и не понимала, как ее ладонь оказалась на том самом венчике, прикосновения к которому приносили такую неизбывную сладость. Ее пальцы сами начали делать вокруг него мягкие круги, а затем, слегка прижав его, мелко и быстро поглаживать.
Когда он, приподнявшись над ней и упершись ладонями в постель, закрыв глаза и прикусив губу, стал двигаться, ее тело ответило ему встречными движениями. Она нанизывалось на плоть мужа с таким желанием и неистовством, словно больше ничего и не было, и все, что происходило сейчас с ними, было последним и единственным, что дарует им жизнь.
Мохаммед-Эмин закинул голову вверх, выгнул спину и, содрогаясь всем телом, застонал. А потом… Потом и ее захлестнула неведомая сладостная волна, и весь мир рассыпался вместе с ее криком и на множество мелких светящихся осколков.
Она пришла в себя мокрой, истерзанной и счастливой. Теперь она все знает. То, что произошло сегодня ночью, будет теперь каждую ночь, каждый день, нет, самое малое, два раза в день. Уж она постарается. За все эти потерянные пятнадцать лет, которые были отобраны у нее. И за все последующие года, что отведены ей Всевышним.
Счастье улыбается достойным. А Таира просто светилась от счастья. Она похорошела, глаза приобрели девичий блеск, формы приятно округлились. Главное же — в ней наконец пробудилась женщина, то самое существо, предназначенное доставлять радость и наслаждение мужчине, конечно, не без радости и наслаждения для самой себя.
Она каждую ночь приходила в спальню мужа, и они предавались там любовным ласкам, которые теперь всегда заканчивались обоюдным изливанием. Часто ее мир разлетался на осколки еще до того, как Мохаммед-Эмин испускал в нее семя, и это ему очень нравилось. Иногда же она изливалась дважды и даже трижды за ночь, и Мохаммед-Эмин радовался этому не менее ее самой. Бывало, сходились они любиться и днем. Случалось это в самых разных местах, где их вдруг заставало желание, и в любовной спешке и некой опасности быть замеченными и застигнутыми врасплох было нечто такое, что придавало особую остроту этим встречам.