— Прости меня. Я болван. Невероятно тупой. И совершенно неромантичный.
— Это точно, — улыбается Юля ему в шею.
— Научи меня… как?
— У тебя есть диск с романтической музыкой?
Глеб задумался.
— Кажется, нет. Или? Нет, нету. Есть сборник рок-баллад. Подойдет?
— Отлично. А свечи?
«Только с папаверином» — чуть не брякнул он. Вовремя спохватился.
— Нет. Свечей нет… Ой, нет, есть. С прошлого Нового года остались, — обрадовался, как ребенок. — Подожди, я сейчас…
— Не надо.
— Но как же… Ты же сама хотела…
И тут Юля делает неожиданное. Даже для себя самой. А уж для Глеба… Ее тонкие изящные пальцы ложатся на рубчатую ткань джинсов. Там, где застежка. Несколько слоев твердой грубой ткани. А под ней… Нечто столь же твердое и… Пальцы скользят вверх и вниз. Она смотрит ему в глаза.
— Черт с ней, с этой романтикой! Я хочу тебя видеть.
Глеб не сразу обретает дар речи.
— Пойдем в комнату. Я тебе все покажу.
* * *
Нагло соврал. Ничего не показал. В кромешной темноте, хаотично, в спешке, то помогая, то мешая друг другу, раздеваются.
Глеб успевает сделать три вещи.
Первое. Дрожащими от возбуждения пальцами скользнуть между нежных шелковистых на ощупь бедер и проверить. Готова ли? О, да! Еще как! Она хочет его, его сладкая девочка!
Второе. Теми же дрожащими пальцами разорвать пакетик и с первой попытки надеть презерватив. А у него с этим вечно проблемы.
Третье. Навалившись на руки и упершись изнывающим от напряжения членом во влажные ждущие губки-лепестки, шепнуть: «Будет больно — скажи».
И все. Он двигает бедрами навстречу огромному как море наслаждению.
Юля не успевает ничего.
Не успевает сомкнуть бедра, и его пальцы оказываются там. Теперь Глеб знает, какая она уже мокрая. Ну и что!
Не успевает спросить. Почему ей должно быть больно. Не девочка давно уже. А потом…
Как больно! Потому что он, оказывается, везде такой огромный. А там… там — особенно! У Юли перехватывает дыхания от ощущения наполненности и растянутости. Он выбил из нее весь воздух, и она не может крикнуть, не может сказать, даже шепнуть не может. Как ей больно… А когда, наконец, дыхание возвращается к ней, то уже не больно. Приятно. Огромный, гладкий, горячий. Заполняет всю ее без остатка. Как это, оказывается, сладко. Юля чуть двигается, устаиваясь поудобнее.
— Тебе не больно? — сдавленный прерывистый выдох.
— Нет. А тебе?
— Пока нет. Но я схожу с ума.
И еще сильнее. Еще глубже. Хорошо. Хорошо. Ее пятки упираются ему в поясницу. Чтобы сильнее прижаться, раскрыться. Еще лучше. Она тоже сходит с ума.
* * *
— Юль, расскажи про него.
Ее всегда раньше после секса тянуло поговорить. Обязательно поблагодарить Вадима, рассказать, как ей было хорошо, и как он был хорош. Теперь даже смешно. Потому что глаза сами собой закрываются. И мир стремительно прощается с ней. Если бы не этот голос.