И мы побрели вдвоем по небольшому полутемному пространству, периодически наклоняясь, чтобы взглянуть в лицо очередной золотистой блондинке или бородачу с трубкой. Блондинок в зале было предостаточно, а бородачей с вонючими муншдтуками в зубах — еще больше. Через полчаса и я, и Микеле пропахли "Житаном" и капитанским табаком так, точно полгода проплавали на сейнере: я — матросом, Чингьяле — юнгой. И ощущали мы себя соответственно: хотелось напиться и устроить дебош, а попавши в отделение, в голос спеть: "Проща-ай, люби-имый горо-од, ухо-одим за-автра в море-е-е…" Но все наши мучения пропали втуне: Табуреткина мы не нашли, равно как и Элеонору.
Уже в мутных рассветных сумерках мы поехали еще в одно излюбленное логово российского Казановы, где отчаявшийся Чингьяле съездил по морде бармена, не захотевшего отвечать на наши вопросы. Когда к нам подошел вышибала, я с постной миной подняла руку и показала просроченный пропуск в какой-то из московских журналов, кажется, в "Мир Би Лайн". Его давным-давно забыла у меня одна из пишущих подружек, и с тех пор ксива бессмысленно кочевала из одной сумки в другую. Сейчас, при обычной для баров плохой освещенности название на латинице и мощный штамп в углу выглядели весьма солидно, поэтому я продемонстрировала бесполезную картонку так, точно она была выдана майору милиции Анастасии Каменской, и рявкнула: "Не связывайтесь с Интерполом, мальчики!". Микеле за моей спиной смачно выругал по-итальянски Божью матерь, которую совсем еще недавно умолял о помощи. Забавная, однако, манера выражаться: вся Италия по любому поводу кроет последними словами всех святых, а особенно Деву Марию! А еще считается, что их нация — самая богобоязненная в мире. Но в данный момент это была удачная реплика: никем не понятые слова Чингьяле оказали на публику потрясающее действие, и нас отпустили подобру-поздорову. Преследуемые мрачными взглядами посетителей и персонала, мы гуськом вышли из "проваленной явки". Ни радистки Кэт, ни профессора Плейшнера. Увы, мы снова зря рисковали здоровьем.
Больше я ничего придумать не могла, мы оба пали духом, и Микеле повез меня домой на такси, тащившемся по предрассветным улицам медленно и печально. С неприятным предчувствием очередной катастрофы я попрощалась с Чингьяле, который от волнения и бессонницы стал похож на Пьеро с перепою, и направилась домой. Отключив все, что могло бы звонить, пищать, самопроизвольно включаться и издавать звуки громче Прудонова сопения, я рухнула в сонный омут.
Днем, проснувшись не от звонка, не от стука в дверь, не от криков: "Помогите, убивают!", а исключительно по доброй воле, я приободрилась. Наконец-то, несмотря на сбои в режиме, мне удалось выспаться. Смерть Дармобрудера, конечно, случилась не к добру, но все равно новому директору без меня не обойтись, кто бы он ни был. Даже Жрушко. А если Эму задумает ставить мне палки в колеса по поводу командировки, давить на психику, грузить работой, то я пущусь на беззастенчивый шантаж: либо предоставьте мне такие и сякие льготы, либо откажусь работать вообще! То-то будет весело, то-то хорошо для владельцев "Комы" разбирать служебные конфликты накануне выставки! "Нет", — думала я, пожирая тосты с маслом, — "Я своего добьюсь! И в Италию съезжу, и роман с обаяшкой Кавальери у меня непременно случится, выдающийся и неординарный! А кстати, где мой менестрель?" Франческо не было, но я понимала, что он появится непременно: надо же ему узнать, как я пережила удар основоположником буддизма, нанесенный моей бедной головушке.