Был уже вечер, довольно сырой и зябкий. Набежали тучи, время от времени начинал моросить мелкий унылый дождичек, навевая мрачные мысли. Ехали молча, даже не комментируя ошибки других водителей. Чего от мужика за рулем действительно трудно добиться, так это молчаливого снисхождения. Было заметно, насколько все мы встревожены — по тому, что никто не обращал внимания на мелочи: неправильно перестраивающегося водилы, козла, упорно не пускающего нас в левый ряд, еле тащившегося малахольного придурка.
В опасный для родных момент любящим деткам — по законам кино — на ум приходят разные безоблачные воспоминания и переливаются всеми оттенками розового. После чего на глаза хороших девочек наворачиваются слезы, а сердце сжимает тревога. Со мной явно что-то неладно: на ум приходило только, как мама и тетя Жо, стиснув руки, умильно смотрели "Войну и мир" Бондарчука, и их лица горели восторгом. А меня ужасно раздражало, что все персонажи выглядят лет на двадцать старше, чем по роману полагается. Сам Толстой, впрочем, раздражал своим занудством не меньше, чем Бондарчук. Тетка и маман все восторгались, все объясняли глубину, высоту и протяженность русской души, отраженной в… ну, и так далее.
Я и сейчас злилась на тетеньку — за все чохом: за ее беспросветную глупость и снобизм, за то, что по скверной гнилой погоде приходится тащиться к черту на кулички, а Жо, небось, сидит у соседки и заливает им про мировую славу генерала Хряпунова. А тот если чем и прославился, то только тем, что обладал аппетитом Гаргантюа, и потому в старости уже не мог сидеть в креслах, а только на диванах. Кресло его "основных достоинств" не вмещало. В памяти оживали старые конфликты, нервозность росла, в мозгу вырабатывался серотонин, в мышцах — адреналин, для полного набора органических возбудителей не хватало только тестостерона. Кабы мы не подъехали к дому тетки, через пару минут я начала бы подвывать, а то и кусаться.
Да, все оказалось, как мы и предполагали: раскрытая дверь в квартиру, переворошенные вещи, разбросанные бумаги. Посреди этого завала сидела тетя Жо и скулила. Нет, она не рыдала, она скулила, как старая больная псина. Я кинулась к тетеньке, и та скорбно подняла на меня заплаканные, совершенно собачьи глаза. Она, оказывается, горевала по поводу раскиданных бумажек и уверяла, что часть нашего генеалогического древа унесена злобным похитителем и порублена на дрова. Слава Богу, плоть и кости Жози повреждений не имели, а с мозгами у нее и раньше были проблемы. Из теткиного хныканья и причитаний удалось выяснить, что она на минуточку вышла на рынок, а вернулась в уже разгромленные пенаты.