— Так это ты за него выходишь замуж?
— Ну, да. Моя лесбийская жизнь подошла к концу. Годы не те — спросом у крутых баб не пользуюсь. Пора и остепениться, семьей обзавестись, детьми.
— А заниматься чем дальше собираешься?
— Хотелось бы «для души». Вот журналистика меня влечет — особенно та, что «факта и скандала» называется. Еще телевидение — может, пойду в телеведущие, уж мне-то денег хватит, чтобы эфир оплатить! Не определилась пока. А может куплю себе домишко где-нибудь в Испании и проведу остаток дней, наслаждаясь жизнью. Но это не для меня — я ведь прирожденная скандалистка!!!
— Ой! Я боюсь, что ты станешь моей конкуренткой!
— Не боись, Инга, мы с тобой еще поработаем над журналистскими расследованиями. Да и мне есть еще что рассказать — всего же сходу не припомнишь. Я думаю, что кое-какие фамилии все же можно будет со временем назвать. Особенно тех из развратных лесбиянок, которые на словах всеми силами, не покладая рук, «за высокую нравственность» борются!..»
Галерея образов. Среди них самый, пожалуй, положительный — Карина, холодный профессионал, зарабатывающий хлеб свой насущный так и тем, чем его одарила Природа. Без насилия, без обмана, без всего того, что соответствует понятию «преступление», чего не скажешь об остальных (кроме, разве что, Шуры и, возможно, спонсорши-гинеколога). А самый зловещий образ — та, крутая, с телохранителями.
Такие и «за высокую нравственность борются», и в коридорах власти либо ногой открывают двери просторных кабинетов, либо сами заседают в этих самых кабинетах.
Что ж, каждое общество имеет такой бомонд, какой оно заслуживает… Вот где настоящая, классическая порнография, та, что происходит от греческого «порнос» — «грязь».
КСТАТИ:
О порнографии. Номер 12-й за 1910 год, журнала «Русская мысль» подвергся аресту по обвинению в безнравственности. Причиной для ареста послужила опубликованная в номере повесть Валерия Брюсова «Последние страницы из дневника женщины», где, в частности, самым резким нападкам критики подвергся следующий эпизод:
«Лидочка рыдает.
— Ну скажи мне, девочка моя, кого ты любишь.
Я отнимаю ее маленькие руки от ее заплаканных глаз, целую ее в губы и говорю, стараясь придать голосу величайшую нежность:
— Скажи мне, твоей сестре, кого ты любишь.
И вдруг Лидочка вскрикивает:
— Тебя!
И опять падает ничком на кушетку, уронив руки, как плети, и опять рыдает.
— Опомнись, Лидочка! — говорю я. — Как ты можешь плакать от любви ко мне. Я твоя сестра, я тоже тебя люблю, нам ничто не мешает любить друг друга. О чем же твои слезы?
— Я люблю тебя иначе, иначе, — кричит Лидочка. — Я в тебя влюблена. Я без тебя жить не могу! Я хочу тебя целовать! Я не хочу, чтобы кто-нибудь владел тобою! Ты должна быть моя!