Сын крутился вокруг него и был счастлив, чувствуя особую заботу отца, которая была весьма специфической. Едва сыну исполнилось пять лет, как Николай стал брать сына на этюды в лес. Пока он писал пейзаж, сын возился в зарослях в поисках чего-нибудь или смотрел, как кисти развозят цветные линии по картону, расцвечивают палитру загадочными пятнами.
Но и это занятие сыну надоедало быстро. Он садился в коляску мотоцикла, который не смогла умыкнуть Наталья, и начинал тосковать. Тоска эта быстро передавалась Николаю, который иногда готов был лезть на стену из-за отсутствия привычной дозы секса. Пейзаж из-за этого часто оставался незаконченным.
Скорость мотоцикла и рёв двигателя как-то глушили тоску по жене, которую он одновременно любил и ненавидел. Иногда, особенно под утро, любви к его беспутной жене у него было больше, и тогда страдания душевные гнали его в пятницу или субботу во дворец, надеясь познакомиться с легко доступной, стареющей матерью-одиночкой. В основном же работа не давала расслабиться.
Худсоветы затягивали движение к высотам мастерства живописца, заставляя расти в оформительской профессии. Выезжать на этюды приходилось редко. Требовалось проявлять и организаторские способности. Скоро Николай понял, что голым мастерством ни членов Худсовета невозможно одолеть, ни начальству понравиться не удастся.
Проверенный способ подключения сторонней могучей и мохнатой лапы сыграл решающее значение. Благоволивший к нему однокурсник, ставший Заместителем Председателя Союза художников Удмуртии к этому времени, явился на Худсовет и короткими фразами, не терпящими возражений, решил в один приём все проблемы Николая.
Прасковья, между тем, чувствуя, что не справляется с воспитанием сразу трёх мужиков, подсуетилась в направлении женить Николая на дочери своей знакомой. Лиза была не то, чтобы некрасивой старой девой, просто ей не хватало мяса, улыбчивости и простого человеческого счастья в жизни. Николай, не наевшийся досыта бедами с малообразованной и беспардонно пьющей роднёй Натальи, вновь не обратил внимания на низкую культуру поведения как Лизы, так и всей её родни.
Прасковья опомнилась раньше сына, стала уговаривать Николая не спешить. Но ему будто в зад перцу кто насыпал, так захотелось скорейшей любви. После получения документа в Городском Загсе Лизу будто подменили. Придя к мужу с ребёнком в одиннадцать вечера с простынёй и подушкой, она с той же подушкой и простынёй ушла обратно домой через одиннадцать ночей, предложив ждать алименты.
Обстановка сгустилась для Николая уже через девять месяцев.