Николай надолго попал в опалу. Худсовет, управляемый бывшим его преподавателем живописи и рисунка, ставшим Народным Художником РСФСР, усилил придирки к качеству работы. Руководству Художественного Фонда не нравилось, что Вовка принимал участие в сложной работе, которая была под силу только художникам с дипломом. Да и зарплата имела ограничение. Николай не мог подарить Вовке даже удовлетворительное детство, не говоря о счастливом.
Для Николая мечта стать художником, вступить в Члены Союза рассыпалась, как карточный домик. Лебезить и угощать тех, от кого зависело улучшение своего положения Николай не хотел. Было противно смотреть, как творческий народ спивался, стремясь вознестись к облакам славы.
Результат получался нулевым. Многие умирали, не допев лебединой песни кистью и не создав шедевров.
Николаю, чтобы его не слишком терзали, приходилось посещать ИЗОстудию, в которой художники рисовали непременно обнажённых натурщиц. Практически все эти выскочки так ни одной фигуры толком и не изобразили. Вся эта игра во французский Монпарнас велась исключительно для того, чтобы Николай складировал дома эти обнажённые тела в большую папку.
Одна натурщица, гордо обнажавшаяся некоторое время, категорически отказалась позировать, увидев, что изображает Николай на своём ватманском листе. Потом она ему призналась, что считала себя красавицей, но увидев рисунки, стала стыдиться раздеваться.
Однако пора было применять "Запорожец" более продуктивно. Государство в борьбе с бедностью населения неожиданно распределило народу сотки земли. Николаю достались четыре.
Началась езда в садоогород. Это был кусок леса с липами, берёзами, ёлками. Корчевал народ всё это, кто как умел. Сам Николай из этой древесины с сыном построил теремок два метра на два.
Хотелось жить богаче. Но получилось так, будто к одной тюрьме - алиментам - добавилась другая - садоогород!
Война войной, а тыл жил, как открытой, так и тайной жизнью. Кому не хватало денег, воровали. Кому не хватало еды, попрошайничали. В Москве за воровство садили по законам военного времени на бесконечные сроки, отправляя "отдыхать" за противоправные действия в Магадан, Колыму или при "мягком" наказании в тайгу на лесоповал.
Конец войны уже ощущался, победные информации накаляли чёрные тарелки радио. Голос Левитана всё чаще радовал толпы слушавших громкоговорители на площадях, и голод переносить становилось легче.
Силы, тем не менее, у тружеников тыла были на исходе. Хотелось есть и есть. Выражение глаз прохожих на улицах было по-прежнему ничего не выражающим. В сумерках и темноте прогуливаться становилось опасно. И всё же жестокость нарушающих закон была умеренной. Да и жадностью мелкие хулиганы не страдали. Но именно эта, казалось бы, небольшая потеря одной буханки или другого продукта могла привести к смерти истощённого человека.