Вся эта разношёрстная толпа недолго задержалась в загустевших бараках и была отправлена этапом в ещё более гиблые места.
Фёдор в это короткое время изнывал от работы. И когда бараки освобождались от лишнего пота и вони, вздыхал с облегчением. С увеличением народонаселения количество сапожников увеличивалось, но что они могли сотворить без специального инструмента?
Фёдор и по ночам спал неспокойно, трясясь за сапожный нож, шило и молоток. Потеря такого инструмента грозила убийством в лагере кого-нибудь, которое непременно навяжут на хозяина ножа или шила если не конвоиры, то блатные обязательно.
Комната, в котрой кроме Фёдора жили ещё три человека, считалась на уровне гостиницы, дверь закрывалась на приличный замок, а ключ сдавался на вахту при полном отсутствии обитателей. Все четверо на общественные работы не ходили, комнату покидали полным составом редко, потому что трудились кто портным, кто, как Фёдор, сапожником. Зимой приходил истопник, полудряхлый интеллигент, спасавшийся от неминуемой смерти этим лёгким, по лагерным меркам трудом.
Он топил печку до первого тепла, но никогда больше нормы, дорожа своей привиллегией.
С Фёдором разговоры пытались завести его соседи, расшевелить на откровенность, распрашивали о прежней жизни. Недоуменный взгляд его довольно быстро отрезвлял любого из них, удивляя, как это у мужика, прожившего полжизни, нет прошлого! Фёдор после этих распросов начинал мучить себя попытками сосредоточится на своём детстве, но только добивался новой вспышки головной боли.
Надя была моложе его лет на десять внешне, но по документам разница не превышала двух- трёх лет. Работа в столовой позволяла ей урывать куски от пайки, которые она исподтишка совала Фёдору при встречах. Любовь получалась оплаченной, но Фёдору было не до сентиментальности. Встречи их были так коротки, что даже разговаривать было некогда, как и раздеваться до неприличия. Всё делалось чисто по-животному, на скорую руку, чтобы у охраны не появилось предлога запретить встречи или кого-нибудь из них отправить этапом туда, куда Макар телят не гонял.
Страна менялась незаметно. Как таковой революции, подобной в Октябре 1917 года, не намечалось, но что-то в правительстве не складывалось. Старость Правительства стала такой вопиюще очевидной, что это не могли скрыть ни помпезность похорон, ни назначения новых Генсеков, которых приходилось уводить с трибун под руки. А жить хотелось лучше всё большему числу советских граждан, у кого была хватка руководителя и ум предпринимательский.