За границей стали цениться русские иконы и картины тех художников, творчество которых так не понравилось Никите Сергеевичу Хрущёву.
Дикий набег капитализма в бывший советский порядок застал Николая врасплох. Он не умел ни продавать, ни приспосабливаться.
Вовка, теперь уже - Володя, стал выше его ростом и ухитрился, не закончив ещё Художественное училище с ожидаемым блеском, обзавестись богатой женой. Он продолжал жить в Свердловске, не думая о возвращении в Ижевск.
Несколько глубокомысленных советов сына по вопросам бизнеса во время краткосрочных приездов запали в голову Николая.
Смерть Сталина была встречена затишьем, которое определяла охрана. Все оцепенели в ожидании перемен неизвестно в какую сторону. Политические распрямились, повеселели, не сомневаясь, что начнутся послабления. Блатные понизили своё геройство. И только Фёдор продолжал равнодушно посматривать на тех и других. Незалеченная контузия с таким неприятным результатом стирания памяти поменяла его характер, превратив в лагерного "зомби".
А между тем события разворачивались весьма судьбоносные для пятьдесят восьмой статьи, по которой проходили политические. Конечно, мало кто из зэков понимал в политике за колючей проволокой. Всё оценивалось по поведению лагерного начальства и событиям, происходившим в смежных лагерях. Слухи доходили благодаря частым перемещениям больших и малых партий поражённых в своих правах, а также и вольнонаёмные ускоряли продвижение "сарафанного радио".
Где-то в какой-то момент началась негласная проверка дел зэков. Блатных, которые не имели ни богатства, ни вмешательства в политику, как-то легко вдруг объявили амнистированными. Даже пошёл слух, что это дело рук Лаврентия Берии, который цеплялся за пост "Отца народов". Ждали, тем не менее, новой партии политических, которых амнистия почему-то обходила стороной.
Наверно, Берии было известно больше о пользе политических на самых тяжёлых работах в "зоне", чем о трудовых подвигах "социально близких", то-есть, урков.
Пятьдесят восьмую это обстоятельство не пугало, но и радовало тоже не очень.
До Фёдора добрались доброхоты-краснопогонники самым неожиданным для него образом. Вызвали к начальству лагеря и начались допрос за допросом. Сразу выяснилось, что Лжелюбин не знал ни одного из своих родственников. Ни одна фотография его не взволновала. Даже родную мать он не узнал на фотографии в числе трёх женщин.
-Кто ты, мерзавец? - уже орал майор, не переставая скрипеть сапогами, которые сшил ему Фёдор. - Шпион? Какой разведки? Какой язык твой родной?