В бригаде меня приняли плохо и я на следующий день не вышел на работу. Долго бродил по двору. Потом зашел в комнату игр какого-то отряда. Сел за столик, задумался, забыл обо всем. Вдруг рядом усаживается начальник отряда старший лейтенант Дильбазов и говорит:
— Сыграем?
Я опешил. Смотрю, нет, он садится поудобнее и расставляет фигурки. Сыграли партию. Он не проронил ни единого слова. Только когда отодвинул шахматную доску, сказал:
— Ну что же, победитель, партия за мной. Но надо взять свои вещи и вернуться в отряд. Я вам не советую с первого дня попадаться начальству на глаза этаким злобствующим нарушителем. Это не шахматы. Такой поединок никогда не закончится в вашу пользу.
Он без злобы, даже с какой-то сочувственной улыбкой посмотрел мне в глаза и добавил:
— Вечерком зайдите ко мне, а? Если, конечно, не возражаете…
Он резко встал и ушел.
«Вот это здорово, — подумал я, — да тут артачиться не так-то просто. Ну что ж, посмотрим, кто кого…»
В начале моего рассказа я не коснулся своего первого впечатления об этой колонии. Однако в сознании моем зародилось чувство, которого я раньше не замечал. Прошло более трех лет с того времени, но состояние это так отчетливо вырисовывается в памяти, будто это было вчера.
Когда я под свист и смех покинул общежитие второго отряда, на дворе стояли сумерки. Прошел по безлюдному двору в другой блок трехэтажного жилого корпуса. В прихожей, под табличкой «место курения» несколько заключенных, маячивших в дыму силуэтами, говорили о каких-то повязках. Я подошел к молодому круглолицему крепышу.
— Этапники здесь есть?
— Которые сегодня прибыли? — поправил меня парень.
— Да, из тех.
— Кажется, приводили таких…
— Ты тоже сегодня пожаловал? — обратился ко мне другой заключенный, с насупленным лицом.
Ответив на его вопрос презрительным молчанием, я направился в барак третьего отряда. Здесь было многолюдно. Бросалось в глаза то, что многие заключенные сидели за книгами. Это до того меня поразило, что я уже не знал с чего начать. Застрял в дверях и стою.
При ярком электрическом свете старательно выбеленные стены казались молочно-белыми. На стенах висели какие-то картины. Кровати и постели представляли собой единый ансамбль. На тумбочках аккуратными стопками высились книги. Недорогие шторы на окнах, накрахмаленные по-мужски щедро, топорщились, как простыни на морозе после стирки.
Я сделал несколько почти крадущихся шагов от порога к одному из заключенных с небрежной, косматой бородой:
— Пахан[6], где здесь этапники, которых сегодня пригнали? — спросил я.
— А шут их знает, еще дотемна тут одного бригадный водил.