Большинство заключенных видело в своей участи претворенную волю советского закона, конец своей преступной деятельности. Поэтому многие заключенные даже объединялись в группы, чтобы противостоять террору кучки паразитов.
Отбывая наказание, мы долгие годы были предоставлены самим себе. Никого из начальников не беспокоило, что мы крайне нуждались в минимальной человеческой заботе, в сердечном участии и даже в воспитании.
…Небольшое деревянное строение. В один ряд двухъярусные деревянные нары. Над головой догорает фонарь «летучая мышь». На первой полке беззаботно храпит какой-то вихрастый паренек. Губы у него по-детски вздрагивают, парень что-то бормочет. Он еще совсем юн, этот преступник. Рядом лежит какой-то толстяк, весь поджался, рука настороженно держит пиджак: боится как бы его не вытащили из-под мата.
Близится утро. Но кое-кто еще не ложился. До меня доносится омерзительная брань. Слышны выкрики: «Суешь!». «Перебрал! Себе, фраер»[2]. «Себе — не вам, в обиду не дам». «Два туза, как десять, лет». «Шестери[3], станешь авторитетом». «Тюрьмы и смерти не миновать…».
Погасла «летучая мышь». Я закрыл глаза. Сердце сжалось от боли и тоски по чему-то светлому, хорошему.
Чувствую, что так жить больше нельзя, нужно что-то сделать. А что? Оказалось, что многого я просто не знал. Дни, проведенные в следственных тюрьмах, пересылках, были, что называется, цветиками. Теперь же я увидел ягодки. Я жил с матерыми «законниками», со сливками уголовщины.
…Шли дни. Однажды наша бригада, работавшая на повалке леса, была вызвана к начальнику колонии. Разговор был властный и требовательный: почему нет нормы?! Но вопрос так и повис в воздухе. Так и не стало известно, кто из членов бригады действительно валил вековые деревья, а кто весь день у костра грелся.
После ужина я подошел к бригадиру:
— Видно, каждый день будем вот так выслушивать нотации начальника. Надо же было сказать ему, кто работает, а кто злостный лодырь.
Страдальческая гримаса исказила лицо бригадира.
— Ты, парень, не с того конца берешь. Я всего лишь мелкий спекулянт. Не с моей головой протестовать против воровских порядков. В лесу законы тайги. А начальник, что он, пусть себе ругает. Авось надоест…
Не раздеваясь, я лег на нары. Вокруг привычная уже обстановка. Перед глазами все те же необтесанные доски, которыми покрыт барак. Сквозь окрики постовых слышу голос — далекий, приглушенный. Потом рядом, потом совсем близко, у самых нар:
— «Зверь» хочет с тобой потолковать.
Тот, кто сказал мне это, не дожидаясь ответа, направился в угол барака, где на нижних нарах сидел «Зверь». Я ощупал его взглядом и продолжал неподвижно лежать.