Нет ничего удивительного в том, что ещё сравнительно недавно возможность подхватить это заболевание была практически нереальной, и только специфика развития медицинской науки XXI века создала условия для её появления. Перерастание медицины из искусства в науку позволило сорвать повязку незнания с глаз врача, но ещё не дало ему силы для борьбы с увиденным. Мы — медики двадцать первого века, слишком часто можем предсказать исход заболевания, но слишком редко можем его изменить.
Больше того, мы ввели в медицину точность и достоверность, которые позволили нам понять, что даже те улучшения, которых мы с таким трудом добиваемся, в большинстве случаев зависят от способности человеческого организма к самоподлечиванию, а не от эффективности используемых нами лекарств. И, следовательно, основная часть нашей деятельности должна заключаться в умении делать хорошую мину при плохой игре.
Какое-то время это сравнительно неплохо мне удавалось, и я даже назначен был врачом-консультантом одного из крупнейших в Соединённых Штатах гастроэнтерологических центров. Только не подумайте, что я должен был изрекать истины в последней инстанции для тех десятков и сотен врачей, которые работали в самых разнообразных отделениях и лабораториях центра. Они и без меня достаточно хорошо знали то дело, которому посвятили всю свою жизнь, тем более что им и не приходилось заниматься гаданием на кофейной гуще, поскольку современные средства диагностики позволяют совершенно определенно высказываться о причине и исходе того или иного недуга, с которым обращаются к нам заболевшие люди.
Моя работа заключалась в другом: я должен был уметь делать вид, что я знаю и умею всё, я должен был играть роль той соломинки, за которую хватается погибающий иди считающий себя погибающим человек. И я это умел, хотя никто не учил меня, как это делать, и я никогда не кончал не только специальных актёрских курсов, но даже не играл в любительских школьных спектаклях.
Если не считать довольно редких случайностей, мне, в основном, приходилось заниматься двумя видами внушения: доказывать погибающим больным, что их дела несомненно, хотя и медленно, идут на поправку и убеждать чувствительных, но не тяжёлых хронических больных в том, что ещё один, ну на худой конец два-три курса лечения и они навсегда забудут о своих горестях и печалях. И, как я уже говорил, до недавнего времени это у меня неплохо получалось, а вот последнее время… Наверное, я действительно устал ото лжи, и эта ложь стала так или иначе проявляться на моём лице или проскальзывать в неконтролируемых интонациях моего голоса, когда я привычно пытался прибегнуть к ее помощи. Больше того, мне стало казаться, что ко мне на приём начали попадать одни только парапсихологи и телепаты, свободно читающие мои мысли и улавливающие моё к ним отношение. Во всяком случае, повторные прослушивания магнитофонной записи наших разговоров не позволили ни мне, ни моим коллегам выявить ни одной явной словесной или интонационной ошибки.