— Настало очень странное время, — прошептал Мартин однажды вечером, когда они лежали, укрывшись синим одеялом, на кровати в его номере.
Они только что занимались любовью, но Клэр, казалось, была где-то далеко, в своих мыслях, и смотрела мимо него в пустоту.
— Да, — сказала она. — Так и есть.
— Я хотел бы, — продолжил Мартин, — чтобы ты просто вернулась со мной в Лондон. Неужели твоя сестра не может помогать отцу? Я имею в виду, разве ты недостаточно сделала для своей семьи? Ты не обязана становиться святой Клэр.
Он пожалел об этих словах, едва успел их произнести: Клэр холодно посмотрела на него — теперь она была далека, как никогда прежде.
— Я не святая Клэр. И ты явно не имеешь ни малейшего представления о том, что значит выполнять свой долг перед семьей. Что значит любить своих родных и помогать им. Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что это такое. Отвечу на твой вопрос: нет, я сделала недостаточно. И никогда не сделаю достаточно. Неужели ты не понимаешь?
Она замолчала, а он не знал, что ей ответить.
— Нет, — закончила она. — Думаю, не понимаешь.
Они всегда этим отличались: Клэр чувствовала огромную ответственность перед своей семьей, тогда как Мартин не испытывал ничего подобного, а если и испытывал, то злость по отношению к отцу была намного сильнее. Ему казалось, что с рождением детей все изменится, и к своей семье они будут относиться одинаково.
На самом деле Мартин восхищался ее бесконечной верностью, которая распространялась и на ее чувства к нему. Клэр была его, он знал это. Она была привлекательной девушкой, и он помнил, как мужчины на улицах Италии провожали ее нахальными, оценивающими взглядами, в которых ясно читалось: «Ммммм… неплохо, очень даже неплохо. Стройная, длинные ноги, грудь чуть меньше, чем нужно, но зато какое красивое лицо, а уж глаза…» И их ни капельки не смущал тот факт, что она идет под руку с Мартином, они смотрели сквозь него с неизменно вопросительным выражением лица. Но Клэр никогда не замечала их, даже самых симпатичных, подтянутых и мускулистых, дни напролет сидевших в пиццериях, будто им нечем было заняться, кроме как следить за тающим в стакане льдом.
Клэр была его, но она никогда не принадлежала ему до конца, как и он ей. И в те мгновения, лежа в кровати мотеля «Сторожка», Мартин просил прощения за свою бесчувственность.
— Конечно, я понимаю, что ты не можешь отправиться в Лондон прямо сейчас, — говорил он. — Просто я устал. Не обращай внимания.
Потом он обещал, что наберется терпения и что, в конце концов, все вернется на круги своя. Они молча лежали на кровати в восемнадцатом номере, и Мартину вспомнилось, как они приехали сюда в первый раз, и как он готовил омлет после занятий любовью. Как жадно они ели в тот день. А сейчас ни у одного из них не было аппетита.