В молчании, тяжелом и густом, в котором отдаленный шум проезжающих машин казался лишь приглушенным гулом, отчего малейшие звуки в комнате слышались еще громче, Стерлинг ждал, пока Оуэн рассматривал его, неспешно скользя оценивающим взглядом не по таким выдающимся местам, как его напряженно вытянувшийся член, умоляющий о прикосновении, как и все тело, а по губам, рукам…
Стерлингу ничуть не стало легче, когда, все так же внимательно изучая его тело, Оуэн встал у него за спиной.
Наоборот это снова погрузило его в фантазии. Он почти чувствовал руки Оуэна на своем теле, скользящие вниз по позвоночнику к ягодицам. Боже, Оуэн ведь точно захочет его трахнуть. Он об этом совсем не подумал — дурак, дурак, может быть, он на самом деле дурак, может быть, именно поэтому он так часто доказывал всем, что умен, чтобы убедить в этом самого себя, когда это явно не так. Потому что, без всяких сомнений, мужчина, привыкший подчинять себе партнеров, захочет трахнуть свою новую игрушку. Как Стерлинг мог не понимать подобной вещи до этой секунды?
От этой мысли все его тело так сильно напряглось, что Оуэн не мог этого не заметить.
— У тебя еще нет стоп-слова, и пока мы о нем не договоримся, просто скажи «стоп», если тебе нужен будет перерыв, — сказал Оуэн, и боже, эти слова были произнесены почти ему в ухо, потому что, хоть мужчина и не касался его, стоял он сейчас очень близко. — Он тебе нужен?
По телу Стерлинга прошла дрожь, и он помотал головой:
— Нет. Нет.
Но за какую-то долю секунды его возбуждение сменилось дурнотой. Он не мог это сделать, не в том случае, когда это означает, что Оуэн трахнет его, даже если это произойдет через много недель или месяцев. Боже, он такой дурак.
— Простите, — поспешно сказал он. — Стоп. Я просто… я не могу.
Он развернулся, чтобы Оуэн больше не стоял у него за спиной, наклонился подобрать одежду и прикрылся ей как щитом. — Простите.
Оуэн покачал головой, его лицо раздраженно нахмурилось, и Стерлинга бросило в дрожь и еще сильнее замутило — кажется, его по-настоящему могло вырвать. Ему непереносимо было видеть это выражение на лице Оуэна, особенно вызванное им, но когда мужчина заговорил, Стерлинг понял, на кого это раздражение было направлено, и немного расслабился.
— Не извиняйся. Это я все испортил, не ты, и это мне надо просить прощения. Я позволил тебе поторопить себя, и это непростительно, но так легко забыть… неважно. — Оуэн показал на одежду в руках Стерлинга. — Оденься и сядь. Я принесу тебе стакан воды.
— Нет, — ответил Стерлинг. — Пожалуйста. — Он не совсем понимал, что происходит, и не знал, как все сгладить, но он знал, что на самом деле не хочет все это останавливать, просто хочет знать, что существует граница, которую они переступать не станут. Его трясло так, как обычно трясет его маму, когда она видит паука и пугается до смерти, и ему не хотелось, чтобы Оуэн оставлял его здесь одного. Он боялся не Оуэна.