Грибоедов был не менее остроумен и глубок, чем знаменитый генерал, "враг трепещущих льстецов", по словам Кюхельбекера, который вместе с Рылеевым питал напрасную надежду на то, что в нужный час Ермолов станет во главе "тираноборцев".
Тогда же Грибоедов прочел в газете "Русский инвалид" сообщение о бунте какого-то татарского князя в Грузии. Оно рассмешило Грибоедова. Никаких татарских князей в Грузии нет, а если и есть, то это одно лишь звание, как граф в Германии. И он решил написать письмо редактору "Сына Отечества".
Опустим красоты слога и живость тифлисских картинок. Грибоедов упомянул, что в прошлом году генерал от инфантерии Ермолов совершил экспедицию. "Вот что было: заложена крепость на Сунже с намерением пресечь шатания чеченцев, которые часто слезают с лесистых вершин своих, чтобы хищничать в низменной Кабарде. Крепостные работы окончены успешно и беспрепятственно".
Ермолов решил прокладывать широкие просеки в лесах, что продолжалось и через тридцать лет, когда Лев Толстой написал "Рубку леса".
А крепость на Сунже была названа Грозной, чтобы стать в конце концов многострадальным городом Грозным.
Пришло время ехать в Персию. 28 января 1819 года дипломатическая миссия после приятельского завтрака оставила Тифлис. Грибоедов с иронией отмечал, что стал общим любимцем.
"Представь себе, что и Алексей Петрович, прощавшись со мною, объявил, что я повеса, однако прибавил, что со всем тем прекрасный человек… Кажется, что он меня полюбил…"
Это все из того же путевого письма к Степану Бегичеву, которое поэт начал через три дня после отъезда и писал целых две недели. Обаяние Ермолова несколько ослабло и, кроме панегирика, проявилась та грибоедовская проницательность, которая впоследствии закрепила за ним мнение, как об уме государственном, хотя нынешние дипломаты, с которыми я разговаривал, отказывают ему в дипломатической сноровке, беря, видимо, себе в пример Шеварднадзе и Козырева, гордящихся предательской уступчивостью и разором империи.
Он не только иронизировал.
"…а впрочем, в этих тризвездных особах нетрудно ошибиться; в глазах у них всякому хорошо, кто им сказками прогоняет скуку; что-то вперед будет! Есть одно обстоятельство, которое покажет, дорожит ли он людьми. Я перед тем, как садиться на лошадь, сказал ему: "Ne nooous sacrifiez pas. Excellence, si jamais vous faites la guerre a la Pperse". (Не обрекайте нас в жертву, ваше превосходительство, если когда-либо будете воевать в Персии). Он рассмеялся и сказал, что это странная мысль. Ничуть не странная! Ему дано право объявлять войну и мир заключать; вдруг ему придет в голову, что наши границы не довольно определены со стороны Персии, и пойдет их расширять по Аракс! А с нами, что тогда будет?"