Предчувствие жертвенности становилось навязчивым.
Очень скоро и граница веками будет проходить по реке Аракс. Договариваться о ней будет Грибоедов. Она и сейчас там, но не между Россией и Ираном.
Мы уже знаем, что Ермолов вернулся в Тифлис после своей экспедиции против горцев. И, видимо, не с чужих слов сообщал Грибоедов, как тот собирал и в Тифлисе горских князей, а поскольку у чеченцев таковых не было, то, скажем по-современному, и замиренных полевых командиров. Он видел, как они слушают внимательно Ермолова, слова боясь пропустить, по словам поэта, "как он пугает грубое воображение слушателей палками, виселицами, всякого рода казнями, пожарами; это на словах, а на деле тоже смиряет оружием ослушников, вешает, жжет их села — что же делать? По законам я не оправдываю иных его самовольных поступков, но вспомни, что он в Азии, — здесь ребенок хватается за нож".
Решительный Ермолов железной рукой усмирял народы Кавказа, которые то и дело восставали. Он считал, что на Востоке признают только грубую силу, и вел себя, подобно восточному деспоту — вешал в аулах главарей восставших и велел подолгу не снимать с виселиц их трупы ради устрашения остальных, брал заложников-аманатов из каждого племени.
"Я действовал зверской рожей, огромной своей фигурою, которая производила ужасное действие, и широким горлом, так что они убеждались, что не может же человек так сильно кричать, не имея справедливых и основательных причин", — вспоминал он.
Мусульманские владыки приучили горцев к тому, что власти сопутствует ритуальная пышность. Ермолов извлек урок из неверия одного горского властителя в то, что он настоящий начальник, поскольку генерал от инфантерии был лично скромен и неприхотлив. На глазах у горцев он стал вести себя так, что быстро превратился в "великодушного и великого повелителя стран между Каспийским и Черным морями", как его стали именовать в официальных бумагах другие восточные повелители.
Да и едва ли не все известные русские поэты воспевали его в звучных виршах. "Смирись, Кавказ, идет Ермолов…", "Жизнь чудная его в потомство перейдет. Делами славными она бессмертно дышит". И сам он, памятуя о суворовских и потемкинских традициях, в обращениях к солдатам, "храбрым товарищам", которых не остановят "горы неприступные, пути непроходимые", прибегал к слогу энергичному: "Скажу волю императора, и препятствие исчезнет перед вами".
И вместе с тем, горцам внушало уважение и его следование мусульманским обычаям. Не связанный православным браком, он трижды вступал во временный, "кебинный", брак с мусульманскими девушками, заключая договоры с их родителями о материальной стороне этого дела. Потом они с прижитыми дочерьми возвращались в горы и выходили замуж снова, а сыновей он забирал и помещал в кадетские корпуса, меняя их звучные мусульманские имена на не менее звучные латинские: Бахтияра на Виктора, Аллахаяра на Севера, Омара на Клавдия. Все они стали хорошими офицерами.