– Не, мне уже не хочется. Можно, я просто еще подушечек поем?
– Можно, конечно, ешь хоть все.
Ксеничка перетащила банку с подушечками на кровать.
– А я правда не наблюдаю. Ну просто она, ну такая… А вам другая нужна…
Он высоко вскинул брови:
– Это какая же?
– Ну… – она покраснела, потом резко села на кровать и сказала: – Это очень хорошая комната, все под рукой как-то…
– Еще бы не под рукой – меньше шести метров.
– Да. А… а эти три одеяла на стенку набиты, чтобы соседи не слышали, когда… ну когда приходят?
– Э… – он достал папиросу и зачиркал зажигалкой. – Ну, скажем так, стенка действительно тонкая.
Ксеничка хотела еще что-то сказать, но тут через форточку со двора донесся спасительный голос Ксеничкиной мамы: «Ксения, ты где? Иди домой немедленно!» – и он сказал:
– Похоже, Клавдия Сергеевна уже ушла. Значит, будем прорываться через линию фронта.
– Это как?
– Это так. Я выхожу с чайником в коридор и под шумок открываю дверь на лестницу. Дверь в комнату я оставлю открытой, так что с эн-пэ Ангелины Львовны дверь на лестницу будет не видна. Твоя задача – быстро выскочить на лестницу и прикрыть, но не захлопнуть дверь. Приказ понятен?
Она хихикнула и козырнула:
– Приказ понятен, разрешите выполнять?
– Ну давай…
…Вернувшись с чайником с кухни в комнату и беззвучно закрыв на ходу щеколду двери черного хода, он подошел к столу и посмотрел в окно. Посреди двора Ксеничка уверяла маму, что ходила смотреть новые афиши в кинотеатре. Банка с тремя слипшимися подушечками так и лежала на кровати…
* * *
…Этот день пришелся на пятницу, у него как раз закончилось суточное дежурство, и они с майором выпили по маленькой за упокой души, а потом еще по маленькой, и еще раз… Имеем право, думал он, поднимаясь по лестнице, имеем право…
…Имеем право – ведь мы возвратились. Мы возвратились, а они остались там – в чертовой карусели над Бугом и Неманом, над Москвой и Волгой… ребята остались там – в горах Урала, на голой земле между Тоболом и Ишимом. Кто взрывом и дымным столбом, кто – дотянувший – в санбате, а кто и вовсе – без вести… Кто где, кто где – повсюду на той страшной войне, раскроившей все пополам…
В полутемном коридоре никого не было. На кухне из черной тарелки «Рекорда» пел марш. Их марш, марш, с которого все начиналось тогда, пять лет назад. Достав папиросы и прикурив от соседкиной керосинки, он постоял у окна, выпуская дым в форточку. Тогда тоже все цвело, тоже была весна, толькотолько отгремел праздник – и они были полны радостного счастья – вот! наконец-то! разобьем – и по домам! Да только вместо этого пришлось учиться крови и смерти друзей… Марш все гремел, тот марш… Это было через год после начала войны, в другом страшном мае – в мае сорок второго… Как кричал, как хрипел по радио этот марш веселый Лешка Шестаков, сгорая в небе над Казанью… Мессера навалились на него, и он горел, горел над Волгой… а мы уходили на восток, разодранные в щепы, в набухших кровью гимнастерках… Вернулись… вернулись три из двенадцати машин, последних двенадцати машин их полка. Три пилота, два штурмана и один стрелок – наверное, родились в рубашках… Садились на брюхо. Все – полка не было, две недели – и полка не было. Но переправы не было тоже…