Последний раз мы долго стояли, обнявшись, и плакали безутешно, как малые дети. Хотя еще не было сказано ни слова, но, видимо, Ахмад тоже чувствовал, что мы больше не увидимся. Ничто больше не удерживало меня в кишлаке, а переезжать в Ургун, чтобы помогать Ахмаду делать деньги на героине, мне совсем не хотелось.
Да, действительно, может сложиться такое впечатление, что вся моя жизнь оправдана только тем, что в свое время пересеклась с жизнью паренька из богом забытого кишлака Дундуз. Можно сказать, что волей Аллаха, милостивого, милосердного, как-то согласованного с волей нашего христианского Бога, я был оставлен в живых, чтобы, в свою очередь, спасти жизнь мальчишке из чужого и даже враждебного племени. Вера в предопределенность — основное в исламе. Но как об этом узнала змея, которая притаилась в прибрежной траве, куда Ахмад бросил свою одежду?
Выскочив из ледяной воды, где он плескался с кишлачными ребятами, Ахмад обхватил себя руками и, сжимаясь от холода, присел на теплый холмик своей одежды. И тут же вскочил с криком, как ужаленный. Я сидел в нескольких шагах от него, приковыляв с палочкой вместе с мальчишками к их обычному месту купанья — у синего камня. Мне тоже хотелось окунуться, но пока не было полной уверенности в своих силах. Я успел заметить скользнувшую между камней змею. Времени на раздумья не оставалось. Я неловко вскочил, ковыльнул пару раз в сторону Ахмада. Повернул его спиной к себе. Четкие проколы — следы укуса — остались у него на пояснице. Я осторожно выдавил ранку пальцами, до крови, а потом не колеблясь приник к ней губами. Коротко посасывал и выплевывал, посасывал и выплевывал, пока ранка не перестала кровавить. Потом тут же доковылял до берега, лег на камень у воды и начал полоскать рот.
Приказал Ахмаду, чтоб тот не волновался, — адреналин усиливает действие яда, — и спокойно шел домой к бабушке. Та, рассказал он потом, усадила его перед собой, твердо взяла за руки и что-то пошептала, властно глядя ему в глаза. Потом дала выпить козьего молока, смазала ранку своей мазью с мумие, тепло закутала и уложила спать. Проснулся он на следующий день, пощупал немного саднящее место. Обнаружил только небольшую припухлость, которая прошла через пару дней. Да и со мной, к счастью, все обошлось — зубы еще были в порядке.
После этого случая Сайдулло, выкурив косячок, часто любил порассуждать примерно в таком духе:
— Вот, видишь, Халеб, Аллах наградил меня за то, что я не оставил тебя умирать. Теперь я твой должник. Но ты должен понимать, что ты все-таки мой раб. Нет, ты мне уже как сын, но для других людей — все-таки остаешься рабом. А так как они приходятся мне родственниками — кто в большей, кто в меньшей степени, — то я должен учитывать их мнение, считаться с ними. Может случиться, что я при чужих людях буду вынужден крикнуть на тебя или даже ударить. Но ты всегда помни: никакого зла я тебе никогда не желал, а теперь тем более. Я живу с этими людьми, делю повседневные заботы, тяжелый крестьянский труд. Я должен уважать законы их общежития, которые отводят тебе в этом мире очень малое и страдающее место. Практически, тебя может убить любой, кто захочет. И если бы не Шах, то, вполне возможно, я бы нашел тебя однажды утром с перерезанным горлом. Законы кровной мести никто не отменял. И на тебе, как и на любом, кто пришел к нам с оружием, лежит пролитая кровь множества пуштунов. Они гибли без счета. Тебя спасает только то, что ты мой покорный раб. Но мой внутренний голос говорит мне, да и последний случай с Ахмадом явно показывает, что ты не случайный человек в нашей жизни. Почему-то я на тебя очень надеюсь. Даже сам не знаю, почему…