— Возможно, никогда. Если есть какой-нибудь управляющий разум по ту сторону реальности — а у нас нет научных свидетельств тому — с какой стати ему беспокоиться о химическом стечении обстоятельств вроде человека?
— Вы цитируете Шарля Реймона практически дословно, вам это известно? — спросил Теландер. Ее лицо напряглось. Он поторопился продолжить. — Существо, которое заботится обо всем, от квантов до квазаров, может обратить внимание и на нас. Рациональное доказательство… Но я не хочу повторять затхлые аргументы. У нас есть кое-что другое, насущное. — Он переключил свой интерком на камбуз:
— Кофейник кофе, сливки и сахар, две чашки — в капитанскую каюту, пожалуйста.
— Сливки! — пробормотала Линдгрен.
— Не думаю, чтобы наши пищевые техники очень уж их испортили, — сказал Теландер. — Кстати, Кардуччи очень вдохновился идеей Реймона.
— Какой именно?
— Работой с командой пищевых техников над изобретением новых блюд. Не бифштекс, слепленный из водорослей и тканевых культур, а нечто, чего до сих пор никто не пробовал. Я рад, что для него нашлось занятие.
— Да, как шеф-повар он не находил применения. — Набор банальностей у Линдгрен исчерпался. Она ударила по подлокотнику. — Почему? — вырвалось у нее. — Что не так? Мы находимся в пути едва ли половину запланированного времени. Люди не должны были пасть духом так скоро.
— Мы потеряли всякую уверенность…
— Я знаю, знаю. Но разве опасность не должна мобилизовывать людей? Что же касается шанса, что мы никогда не окончим наше путешествие, — ну, признаюсь, это меня тоже сильно потрясло вначале. Но мне кажется, что я пришла в себя.
— Вы и я продолжаем выполнять задачу, — сказал Теландер. — Мы, экипаж корабля, отвечаем за жизни. Это помогает. Но даже мы… — Он сделал паузу.
— Это то, что я хотел обговорить с вами, Ингрид. Мы приближаемся к критической дате. С момента нашего отбытия на Земле прошло сто лет.
— Бессмысленно, — сказала она. — В наших условиях нельзя говорить о каком-то соответствии.
— С точки зрения психологии далеко не бессмысленно, — ответил он. На Бете Девы мы бы имели ниточку контакта с родиной. Мы бы думали, что наши молодые знакомые, которые остались там, с учетом профилактики старения, все еще живы. Если бы нам пришлось вернуться, практически наверняка сохранилось бы кое-что от прежнего, чтобы мы не оказались совершенными чужаками. Но теперь, в лучшем случае, младенцы, которых мы видели в колыбельках, приближаются к концу жизни. Это чересчур жестоко напоминает нам, что мы никогда не сможем найти ничего, что когда-то любили.