— Говорю тебе, Март, ни один малыш не будет потеть в моей прачечной, то есть ни единый… И ни одной живой душе не придется работать после шести часов дня. Слыхал? У меня будет достаточно рабочих и машин, чтобы кончать работу в положенное время. А ты, Март, черт возьми, можешь не беспокоиться. Я сделаю тебя заведующим прачечной — это как в аптеке! Хочешь знать, как все выйдет? Очень просто: годика на два я сделаюсь трезвенником, наколочу за это время деньжат, понимаешь, и тогда…
Но Мартин отвернулся, предоставив ему изливать свои проекты буфетчику, пока этого почтенного человека не отозвали, чтобы подать виски двум фермерам. Они приняли приглашение Мартина, с царской щедростью угощавшего всех: рабочих с фермы, конюха, помощника садовника из гостиницы, буфетчика и подозрительного бродягу, который прокрался в кабачок, как тень, и, как тень, слонялся возле стойки.
В понедельник утром Джо, охая, опускал в стиральную машину первую партию белья.
— Знаешь… — начал он.
— Не разговаривай со мной, — огрызнулся Мартин.
— Извини, Джо, — сказал он в полдень, когда они сделали перерыв для обеда.
У того на глазах выступили слезы.
— Да уж ладно, старина, — ответил он. — Мы живем в аду, с этим ничего не поделаешь. А я, знаешь, очень полюбил тебя. Вот оттого-то мне и обидно стало. Я с первого раза привязался к тебе.
Мартин пожал ему руку.
— Давай-ка все бросим, — уговаривал Джо, — пошлем все это к черту и станем бродяжничать. Я, правда, еще ни разу не пробовал, а только думаю, что это должно быть чертовски приятно. Представь себе — ничего не делать. Так-таки ничего. Я, брат, раз болел… тифом… в больнице… чудесно было. Эх, хоть бы прихворнуть еще разок.
Шли дни. Гостиница была переполнена, и очередные груды тонкого белья так и сыпались на них. Они совершали чудеса доблести: по вечерам трудились до поздней ночи при электрическом свете, сократили обеденное время и даже начинали работать за полчаса до утреннего завтрака. Мартин перестал принимать холодные ванны. Каждая минута была на счету, и Джо, казалось, был властным пастухом этих минут: он заботливо охранял их, не упуская ни одной, пересчитывал их, как скряга пересчитывает золото; он работал, как безумный, превратившись в какую-то лихорадочную машину, которой ревностно помогала и другая машина, считавшая себя некогда человеком Мартином Иденом.
Но Мартин лишь в редкие минуты был способен размышлять. Обитель его мысли была заперта, окна заколочены, и сам он казался теперь призрачным сторожем этой обители. Он стал просто тенью. Джо был прав. Оба они были не что иное, как тени, осужденные на бессрочный каторжный труд. Или, может быть, все это был сон? Порой, среди облаков пара, в духоте, водя взад и вперед тяжелыми утюгами по белым одеждам, он вдруг воображал, что все это сон. Через минуту или, может быть, через тысячу лет он очнется в своей маленькой комнатке с запачканным чернилами столом и начнет писать с того самого места, на котором остановился накануне. Или, быть может, это также был сон, и он проснется для того, чтобы сменить вахту; он скатится со своей койки в накренившемся баке и поднимется на палубу под тропическими звездами, возьмется за руль и почувствует на себе дыхание свежего муссона.