Больше всего поражала Мартина связь между всеми областями знания. Приобретенные им знания были запрятаны в разные ящички его памяти. Так, например, у него была целая куча сведений о морском деле. Относительно женщин у него тоже имелось довольно много наблюдений. Но между этими двумя предметами для него не было никакой связи. Он держал их в разных ящичках памяти. Раньше он посчитал бы нелепым отыскивать связь между женщиной в истерике или шхуной, бьющейся в объятиях урагана. А между тем Спенсер доказал ему, что в этом нет ничего нелепого, и даже больше: что этой связи не может не быть. Всякий предмет связан с остальными предметами, от самой отдаленной звезды в безграничном пространстве до любой песчинки под ногами.
Это новое представление стало для Мартина постоянным источником изумления. Он все время отыскивал связь между различными предметами на земле и во вселенной. Он составлял списки самых разнообразных вещей и не мог успокоиться, пока ему не удавалось установить связь между ними: так он установил связь между любовью, поэзией, землетрясением, огнем, гремучей змеей, радугой, драгоценными камнями, уродами, солнечным закатом, рычанием льва, светильным газом, людоедством, красотой, убийством, рычагом, точкой опоры и табаком. Он увидел вселенную как единое целое и в таком виде рассматривал ее или же странствовал по всем ее дорогам и тропинкам, забираясь в самую густую чащу; но он не блуждал, как затерявшийся и испуганный путник, стремящийся к неведомой цели; он наблюдал, заносил все на карту и не упускал ничего из того, что ему хотелось узнать. И чем больше он узнавал мир, тем больше восхищался и им, и всей его жизнью, и собственной своей жизнью.
— Эх ты, дурак! — восклицал он, глядя на свое изображение в зеркале. — Ведь тебе хотелось писать и ты пробовал писать, а писать-то тебе было не о чем. Что было у тебя за душой? Какие-то дикие понятия, расплывчатые чувства, плохо усвоенная красота, сплошной мрак невежества, сердце, готовое разорваться от любви, и честолюбие, огромное, как твоя любовь, и детски наивное, как твое невежество. А ты еще хотел писать! Да ведь ты только начинаешь смекать, о чем следует писать! Ты хотел воспроизводить красоту, но разве ты сумел бы, если тебе ничего не было известно о ее природе? Ты хотел описывать жизнь, а между тем ты ничего не знаешь о сущности жизни! Ты хотел говорить о вселенной и о схеме бытия, в то время как вселенная была для тебя китайской грамотой и ты мог писать лишь о том, чего ты сам не знал. Но не падай духом, Мартин, дружище! Ты все-таки будешь писателем! Ты уже знаешь кое-что, очень-очень мало, правда, но ты на верном пути. Как-нибудь, если посчастливится, ты, может быть, и узнаешь все, что можно узнать. Тогда ты и станешь писателем.