Приехал он к нам в село Ткачевку со своей семьей еще до революции, и еще мальчишкой вместе с отцом своим он коров наших сельских в плавнях пас. Они жили бедно, в конце улицы, и когда он проходил мимо нашей хаты, нам его всегда так жалко было,… давали ему, что могли, и не только мы… А потом, после революции, его словно подменили.
Он ходил в кожаной тужурке, в каких тогда комиссары ходили, и принимал активное участие в «раскулачивании» тех людей, кто жил немного лучше других. Вел он себя в селе так, словно он тут царь и бог - многих он тогда людей из домов своих повыбрасывал.
Так вот, зашел он сюда,… вон там он стоял, - баба Киля, вяло махнув рукой, показала в открытый дверной проем, ведущий в коридор, - и стал требовать, чтобы мы ему имеющиеся в доме продукты, золото и деньги сдали. А если не сдадите по-хорошему, - говорит он, шаря своими наглыми глазами по комнате, - то будет по-плохому: я вас всех из хаты выкину.
- Боже! Боже!.. – баба Киля сжалась вся и на какое-то время замолчала, затем, взяв себя в руки, она продолжила:
Я тогда готова была его убить, гадину! Было у меня желание за вилами сбегать, да куда там - силы мои уже на исходе были. Слезы только от беспомощности по щекам текли…
Перерыли они тогда у нас в хате все вверх дном, даже комнатные цветы из горшков повырывали, сволочи - драгоценности искали… Они тогда готовы были и крошки хлеба со стола собрать и унести, лишь бы нам не достались, только не было у нас этих крошек - корой акаций мы уже тогда, как свиньи, питались да мышей, пока двигаться могли, ловили - я их вкус до сих пор помню.
Рылись они у нас в хате до поздней ночи. И представь, - уже обращаясь ко мне, баба Киля горько усмехнулась,- с пустыми руками они тогда все равно не ушли: вытащили они из дома нашу швейную машинку «Зингер», а потом Шинкарчук ко мне подошел.
- А это у тебя что? – он подбородкам указал на мои золотые сережки, которые папа с мамой мне на свадьбу подарили.
- Как, что?.. – еле проворочала я одеревеневшим языком, с испугом и злостью подумав: «Какая же я дура! Как же я раньше не догадалась снять и спрятать их куда-нибудь подальше, а еще лучше: на продукты где-нибудь обменять»…
А тот, протянув свою волосатую руку, схватил сережку и до боли в ухе ее, выворачивая, сквозь зубы зарычал:
- Что вот это?! Вот?!.. Вот?!.. Вот?!
Дед Ваня не выдержал тогда, бросился он на Шинкарчука, и в хате драка началась. Я от греха подальше сняла с себя те сережки и кричу ему: «На, возьми!!!»… А Шинкарчук и прихлебатели его уже остановиться не могли: били они тогда деда Ваню минут десять. Он после этого больше месяца руку не мог поднять – вывихнули ему тогда руку, да и лицо у него все распухшим долго было. Хорошо еще, что его не забрали тогда…